Но товарищ Калниньш никогда не носил усов! Усы – это буржуазная, даже дворянская привычка!
Что за бред…
Чекист Петерс вернулся с третьего обхода и вошел в приемную. Возле двери кабинета стоял парень с золотым зубом.
– Где товарищ Калниньш?
– В кабинете. Уже час не выходит.
Петерс постучал в дверь, однако на его стук никто не отозвался.
Петерс удивленно взглянул на Приходько.
– Там он, там…
Петерс открыл дверь, заглянул в кабинет…
Кабинет был пуст. Товарищ Калниньш бесследно исчез.
Наконец чекисты покинули фабрику, увезя с собой несчастную зареванную Марфу и еще двоих сотрудников, попавших под горячую руку. В опустевшем кабинете бывшего хозяина собрались уцелевшие члены заводского комитета.
– Что будем делать, товарищи? – оглядев коллег, проговорил заместитель бесследно исчезнувшего начальника.
– Работать, всецело опираясь на классовое чутье! – немедленно ответил член партии и участник революции.
– Это понятно, но нельзя ли конкретнее? – подала голос передовая работница третьего цеха амальгамщица Свистунова.
– Что может быть конкретнее, чем классовое чутье? Я неоднократно предупреждал товарищей, что избирать на пост председателя заводского комитета бывшего хозяина – большая политическая ошибка!
– Я так считаю, – снова заговорила передовая амальгамщица, – что, прежде чем принимать какие-то решения, мы должны выбрать нового председателя. Я также полагаю, что за отсутствием товарища Клюквина должность председателя комитета переходит к его заместителю товарищу Боровикову. Предлагаю немедленно проголосовать это решение. Кто за?
Тут дверь открылась, и в кабинет, шаркая ногами, вошел дряхлый старик Тихон, служивший еще деду Глеба Николаевича.
– Что вам нужно, гражданин Фирсов? – строго, но деликатно осведомился заместитель. – Мы исключительно уважаем ваш преклонный возраст и пролетарское происхождение, но у нас здесь проходит важное заседание!
– Нужно непременно это зеркало отсюда убрать! – ответил Тихон, показав на овальное зеркало в черной раме. – Говорил я Глебу Николаевичу, что нельзя его здесь вешать, да разве он старика послушает? Ох, молодежь, молодежь… послушал бы меня, ничего бы такого с ним не случилось…
– При чем тут какое-то зеркало? – перебил старика Боровиков. – Покиньте, пожалуйста, помещение!
– Вы же не хотите, чтобы еще кто-то пропал?
– У нас люди просто так не пропадают, а только по решению компетентных органов, – машинально проговорил заместитель, но тут же замолчал, вспомнив предшествующие сегодняшнему заседанию обстоятельства.
В кабинете наступила нехорошая тишина, которую неожиданно нарушил Тихон:
– Вот то-то!
Он подошел к стене и с неожиданной для его возраста силой снял зеркало с крюка, взвалил на плечо и, все так же демонстративно шаркая ногами, вышел из кабинета.
На следующий день бывший заместитель Боровиков уже на правах начальника расположился в кабинете Клюквина. Место несчастной Марфы заняла амальгамщица Свистунова, которую с новым начальником связывали теплые и плодотворные отношения.
– Гликерия Ивановна! – окликнул Боровиков свою новоиспеченную секретаршу. – Позовите, пожалуйста, этого… как его… гражданина Фирсова.
– Зачем вам этот старый контрреволюционер? – спросила, заглядывая в кабинет, Свистунова.
– Он вчера во время заседания унес зеркало, и теперь здесь чего-то не хватает. Так вот я хочу, чтобы он принес его обратно.
– Извините, товарищ Боровиков, но только его со вчерашнего дня никто не видел. Как вышел из этого самого кабинета, так и пропал… с концами…
– Что значит – пропал? – машинально переспросил Боровиков. – У нас люди просто так не пропадают, только по решению компетентных органов…
Все втроем они втиснулись в машину Дивы, чему Надежда Николаевна была очень рада, поскольку ей уже надоело рассекать по городу на розовом мотороллере.
Она ждала в машине, пока Евгений не вернулся, прижимая к груди матрешку.
– Ну? – спросила она.
– Есть! – ответил он, сияя от счастья.
Дива остановила машину перед красивым, но несколько обветшалым дореволюционным домом на Тринадцатой линии. Дом этот был похож на состарившегося, обедневшего, но все еще импозантного аристократа.
С Евгением Дива простилась почти дружески, дав ему честное слово, что тотчас поедет к тете Лиде. Надежда же только кивнула ей холодно, копя обиду на хамство противной девицы. Надо же – семьдесят восемь лет!
– Ты на нервной почве, что ли, зубами скрипишь? – поинтересовался Евгений. – Михаил-то сам дядька спокойный, вот собака у него, конечно, впечатляет.
Но собак Надежда не боялась.
Оглядев дом, она проговорила:
– Красивый! Только ремонт бы ему не помешал!
Ей показалось, что при этих словах немолодая кариатида, поддерживающая балкон на втором этаже, тяжело вздохнула.
Евгений позвонил в домофон. На этот раз им сразу открыли – Михаил Терентьевич ждал гостей.
Спутники вошли в подъезд и поднялись на третий этаж. Тут Надежда заметила, что Евгений тоже неспокоен, но промолчала.
На пороге квартиры стоял крепкий мужчина лет шестидесяти, с густыми седыми волосами и густыми же, но темными бровями. Он оглядел гостей и проговорил:
– С вами, Евгений, мы уже знакомы. А вы, наверное, Надежда Николаевна? Это вы мне звонили?
– Совершенно верно.
– Что же я держу вас на пороге? Заходите!
Надежда и Евгений вошли в просторную прихожую, и тут же раздался стук когтей, и рядом с хозяином появился огромный темно-серый пес с обвислыми щеками.
– Познакомься, Бармалей! – проговорил Михаил Терентьевич. – Евгения ты уже знаешь, а это – Надежда Николаевна…
Пес взглянул на Надежду неодобрительно и негромко зарычал.
– Я ему, кажется, не понравилась. Странно. Обычно с домашними животными у меня хорошие отношения.
– Может быть, у вас есть кошка?
– Кот.
– Ну, тогда все ясно. С котами у Бармалея, как сейчас говорят, все сложно. Но не беспокойтесь – он у меня пес воспитанный.
Все прошли в комнату. Бармалей замыкал процессию, как и положено гостеприимному хозяину.
– Присаживайтесь!
На этот раз все трое расселись в удобных креслах. Михаил Терентьевич взглянул на Евгения и спросил:
– Ну как, нашли вы свою матрешку?
– Нашел, нашел! – оживился Евгений. – Спасибо вам!
– Рад за вас! Ведь для коллекционера это такая радость – долго гоняться за каким-нибудь раритетом и наконец найти его!
