До крови прокусываю губу, чтобы не дать ярости затмить разум.
- Вы утверждаете, что работниц веселого дома можно безнаказанно насиловать? Закон считает иначе.
- А было ли изнасилование? - откровенно кривляясь спрашивает обвинитель. Он обращается не ко мне, и даже не к суду - к толпе. И та поддерживает его одобрительным гулом.
Скрещиваю руки на груди.
Снова крики из зала, но какие-то беспорядочные. Упоминание о пытках немного остудило энтузиазм.
- И что за пытки… - начинает было обвинитель, но его прерывает стук молотка.
- С учетом всех изложенных обстоятельств требую пожизненной каторги, - завершает свою речь обвинитель. - Мы должны показать пришлым, что это наша земля, и мы не потерпим нарушения закона! Они сильны, озлоблены, не скованы нормами морали. Они наводнили наш город подобно саранче и уже чувствуют себя здесь хозяевами. Мы - добры и милосердны, но всему есть предел. Это. Наша. Земля.
Бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Люди встают, не переставая хлопать, слышны одобрительные крики. Судья снова колотит молотком по столу, призывая к тишине, и переводит взгляд на скамью подсудимых.
Глава 9. О равнодушии
Шансов почти нет. Факты, общественное мнение - все против меня. Но я заставлю их усомниться хоть на мгновение. Задуматься, поколебаться. Доставлю столько проблем, сколько будет в моих силах.
Взгляд выцепляет Фицбрука - тот сидит на одном из задних рядов, подавшись вперед и не сводит с меня глаз. Обиделся, не поверил, но пришел.
Толпа в зале обрела лицо и имя. Я говорю, обращаясь уже к нему. Только к нему.
- С нашего молчаливого согласия не замечать подлости свершаются многие преступления. Насилие. Истязание. Работорговля. Я хочу рассказать про корабль по имени “Корунд”, который пристал в порту Арса год назад. Он проделал долгий путь.
И я говорю. Не излагаю историю Даяны сухим языком судебных протоколов, рассказываю ее, как страшную сказку. Фразы и жесты, дыхание и паузы, мимика - все служит одной цели. Загипнотизировать, заворожить толпу.
- У-у-у… - выдыхает толпа. На меня смотрят. Кто-то с сочувствием, кто-то с презрением и ненавистью.
Судья мотает головой, словно вырываясь из власти транса. И сердито лупит молотком по столу.
Зал откликается возмущенным ревом. Я жду пока он не утихнет, не отрывая взгляда от Фицбрука. На лице лорда нечитаемое выражение, губы плотно сжаты.
Молчит… Удалось ли мне убедить вас, ваша милость?
Яростный стук молотка не сразу наводит порядок.
- Ты обвинила солидных уважаемых людей безо всяких доказательств.
- Ваша честь, - снова подает голос обвинитель, - наказание до трех лет лишения свободы предусмотрено только при краже мелких и средних сумм. В нашем случае речь идет о грабеже в особо крупных размерах. И половину из полученных денег негодяйка уже успела припрятать!
Он багровеет.
- Ты обвиняешь уважаемого члена магистрата во лжи?!
Зачем Бурджас лжет? Не похоже на месть в ответ на унижение. Да он сам себя унизил и ославил этим судебным разбирательством, как я бы не смогла никогда!
Значит, дело именно в либрах. Пытается утаить деньги от кого-то из семьи?
- Я эти деньги заработал, а не украл,- достоинством добавляет Бурджас, и шерсть на его бакенбардах воинственно топорщится. - Любой, кто умеет трудиться мог бы быть на моем месте.
Но главный человек сейчас в зале - это судья. А он смотрит на меня и молчит, уже не пытаясь угомонить зрителей. По круглому лицу непонятно какие мысли бродят под этим черепом.
- Защита закончила свою речь?
- Да, ваша честь.
- Хорошо.
Три удара молотком, какие-то особенно торжественные и громкие.
- Встать! Суд вынес решение.
Встаю, сжимая повлажневшие ладони в кулаки. На кону моя жизнь.
Но следующие слова судьи уничтожают последнюю надежду.
- Даяна Кови виновна в нападении на мирного жителя, причинении телесных повреждений и похищении ста двадцати либров. С учетом всех озвученных обстоятельств суд приговаривает подсудимую к десяти годам каторги. Половина выручки, начисленной за ее труд, будет перечисляться в городской муниципалитет, вторая половина на счет господина Бурджаса, в качестве компенсации.
Ладно, переживу, справлюсь. И на каторге как-то существуют. Через десять лет Даяне будет двадцать девять - вся жизнь впереди. А с учетом того, что у нее волшебный народец в дальних предках, я проживу долго. Не меньше трехсот лет.
Пытаюсь вспомнить все, что знаю о пенитенциарной системе Эндалии. Тюрем в нашем понимании тут нет, только камеры предварительного заключения. Приговоры так или иначе сводятся к принудительным работам - фактически то же рабство, но на временной основе, позволяющее “выплатить долг обществу”.
- Клянусь, что сделаю все, чтобы исправить это заблудшее дитя, - самодовольно добавляет Бурджас.
Среди довольных и злорадных лиц натыкаюсь на сосредоточенное и мрачное.
Нет, лорд-чистоплюй совсем не рад приговору.
Он подается вперед, явно собираясь вмешаться, но в этот миг в первом ряду поднимается фигура, завернутая в серый балахон. Звучный баритон перекрывает все звуки в зале.
- Но… как же. У вас должна быть жрица… - бормочет он.
Определенно суровый и важный его честь побаивается мужика в балахоне.
- Но… - судья кашляет, вытирает лысину несвежим платком. - Невестой может стать только знатная горожанка, а подсудимая даже не гражданка Эндалии.
Что?!
- Требуется только согласие самой девушки, - безмятежно продолжает Палпатин.
- Да, это выход - соглашается судья. - Даяна Кови, ты согласна?
Весь зал оборачивается ко мне. Я стою, чувствуя себя на редкость по-идиотски. Что ответить? О чем они вообще?
Судья недовольно морщится, но снисходит до пояснений:
Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой.
- Что я должна сделать взамен?
- Ты примешь посвящение и станешь невестой.
- Хватит, - раздраженно вмешивается Палпатин. - Мы теряем время. Ты согласна или нет?
- Как я могу согласиться непонятно на что? Можно хотя бы немного узнать про будущего супруга?
Из-под опущенного капюшона вырывается рык.
- Нет, пока не узнаю все детали. В чем подвох?
Зал обрушивает на него волну народного гнева. Звучат крики “Позор”, улюлюканье и едкие злые слова:
Будь, что будет.
- Да! Я согласна!
