К проспекту они с Лёхой вышли одновременно, с разных сторон дома. Лёха сразу увидел Саню – там негде было прятаться – и замедлил шаг. У Сани скребануло в глотке.
Яна переходила дорогу: дошла до середины и ждала следующего светофора, которых здесь было два разных, по одному на каждую полосу.
Надо было догнать ее раньше Лёхи. У того преимущество: он стоял прямо у светофора. Идти к нему – нарваться на драку и всё испортить.
И тут Саня снова вспомнил про подземный переход. Тот был левее метрах в ста, но ничего, Саня отлично бегает, а Лёха не побежит за ним, у него есть цель.
Светофор показывал 54 секунды. 53, 52, 51… Вдохнув поглубже, Саня рванул к переходу.
Никогда он, наверно, не бежал так быстро. Дома-ящики мелькали, как во сне, и до перехода Саня добежал, когда группа людей на светофоре (он видел ее боковым зрением) еще стояла посреди проспекта. Влетев в тоннель, такой же, как тот, и даже с таким же «ЕвроБлином» у входа, Саня чуть притормозил: всё-таки было темно. Темно, и мутно, и воняло как в сортире.
И то ли от этой мути, то ли от чего еще ему вдруг почудился крик, как в «Начале», только далекий, свозь бетон и темноту.
Почему-то безумно перепугавшись, Саня ускорил бег и выбежал в свинцовый свет той стороны. «Жуй-Маркет» ближе ко мне, успею, думал он на бегу, когда уже видел огненный столб и бежал дальше, не понимая, что это и зачем.
Потом замедлил бег.
Перешел на шаг.
Остановился.
Снова побежал к огненному столбу, который быстро уменьшился и стал просто огнем, охватив каркасы двух машин. Рядом суетились люди, среди них – долговязый Лёха. Яны нигде не было видно.
Саня подбежал ближе. Лицо не чувствовало огня, будто тот был картинкой. За мельтешением чужих ног и задниц угадывались очертания лежащей фигуры, и у Сани стало липко в животе…
* * *
Они сидели в коридоре ожогового центра – Саня, Лёха, другие люди из их класса и Янина мама. На нее никто старался не смотреть.
Раз в три-четыре минуты открывались двери, за которые нельзя, и оттуда кто-то выходил. Его провожали жгущие взгляды, и это, наверно, было неприятно – уж тот-то, кто выходил, точно не был ни в чем виноват.
Никто не говорил. Только, если появлялся еще кто-нибудь, пересказывали в десятый раз: «Джип подрезал бензовоз… спешил на зеленый… ее не сбило, только обожгло… семьдесят три процента… еще троих, но не сильно…»
Наконец один из тех, кто выходил, остановился и поднял глаза. Тишина стала еще тише.
– Мы, – начал он, теребя белый халат. Видно было, что ему стыдно. – Мы… мы не смогли. Ее больше нет.
– LEVEL C —
Как в прошедшем грядущее зреет,
Так в грядущем прошлое тлеет —
«Страшный праздник мертвой листвы.
Анна Ахматова. «Поэма без героя»
Глава 6, в которой наконец кое-что выяснится
Почему говорят, если кто-то умер, что его больше нет? «Больше нет» – так не бывает про людей. Это если вещь какая-то сгинет – то да, ее больше нет, она ведь не живая и всегда одна и та же. А человек разный, и в памяти он тоже разный. То есть живой. Хотя вот даже часы у Сани украли, где храпящая рожица на циферблате, с бабблом «zzzzz»… и еще в них будильник, который скрипел по утрам «просни-и-ись» (и больше у Сани не было таких). И Саня долго помнил, какие они. А сейчас не помнит – помнит только, что были, и всё. Как номер в каталоге. Интересно, люди тоже так, если ты умер и прошло много времени? Тоже превращаются в такие номера?
Хотя нет. Яна, которая внутри Сани, – никакой не номер, она разная и живая, только по-другому. Ее, кстати, и раньше в Сане было больше, чем снаружи… в смысле, общались они мало, а думал Саня о ней много, очень много. Она и сейчас на корточках перед ним, и свитер, и «черные дыры», и стриженые волосы такого же, как у Сани, цвета, неопределенно-колосистого (это папа так говорит), только темнее и лохматятся всё время, а она ерошит их пятерней и до расчески дело не доходит, вся в науке… Там теперь вакуум, где она раньше была. Как нарыв: и смотреть больно, не то что дотронуться. А Яна есть вокруг него, очень даже есть… только не найдешь ведь, не ухватишь, будто картинку потрогал, которую лазером рисуют на клубах дыма. Яна стала программой, осенило Саню. Она есть, но виртуальная. И всегда будет у него в таск-менеджере, никто ее никуда оттуда не денет…
Он думал о ней эту и другую ересь, чтобы не думать того, что нельзя. Любой огонь, любая искра, зажигалка, любая готовка на плите толкала его мысли в это «нельзя», и Саня тянул себя обратно, но один раз не вытянул и упал в запретное думанье, как в настоящий огонь, и горел заживо, и хрипел, закрывая лицо, катаясь по полу и умирая от того, как умирала она. Хорошо, что никого не было дома.
И о другом тоже нельзя. Ему сказала про это психологша на второй день, когда их всех экстренно к ней повели – и его, и Лёху, и еще кого-то. Вообще она нормальная оказалась, хоть и наврала им – не со зла, понятно, работа у нее такая. Но всё равно Саня знал, что виноват, и виноват целых два раза – в четверг и пятницу, – хоть та и внушала ему: «Виноват только водитель джипа, ты не виноват ни в чем, запрети себе так думать». Он и запретил, да.
Ну и, конечно, Саня всегда помнил о главном. Благо статус позволял: взрослые не трогали, можно было не общаться ни с кем и сидеть филином в углу.
«Главное» – это не то, что главное для Сани. «Главное» – это главное вообще. Для всех.
То, что знала Яна.
То, что она так и не передала Сане.
То, что он видел в зеркалах.
То, что видел Лёха.
То, что…
Стоп.
«Лёха», – думал Саня. Изо всех сил думал, даже глаза закрыл, чтоб удержать в себе нужную мысль.
Значит, Лёха. Лёхин дедушка на коляске.
А ну-ка, ну-ка…
Извини, тут такое дело. Это важно, реально важно для меня, я потом объясню. Когда ты в оперу ходил, ты как дедушку видел? Просто так или в ЗЕРКАЛЕ?
Саня скользил пальцем по экрану, морщась от автозамены и от того, как может ответить Лёха. Тот не отвечал долго, очень долго, целых четыре минуты, и за это время Саня успел решить, что…
В зеркале
Ну вот, констатировал про себя он. Ответил.
Мог бы и поподробней, гора мяса.
Ну вот…
Последнее крепление легло в пазы. Всё выстроилось наконец в единую и абсолютно сумасшедшую конструкцию. И непонятную. И невозможную.
Но в ней ощущалась логика. Значит, ее можно изучить. Не обычная только, а особая, сумасшедшая логика. Ничего, ее тоже можно изучить. Ради Яны, которая стала программой, можно немного сойти с ума, это тебе не огонь, который… (так, стоп, дальше нет, думаем про приятное: Юля, ей в волосы классно утыкаться, только потом синий весь, они же линяют у нее…)
