Но что же там щекочет, в самом-то деле? Нитка, что ли?
Он тронул возле шеи. Черт знает что, пух какой-то… Ему вспомнился бабушкин платок, который кусался, если обмотать им простуженное горло. «Как он сюда попал? Я, что, заболел и ничего не помню?» – размышлял Саня.
Нет, это другое. Не ткань. Это как шерсть или…
Оно тянулось, и Саня наконец сообразил подтянуть и посмотреть. Волосы?.. Парик?.. Щекотало и грело везде, от макушки до ключиц, и Саня стал хвататься за голову, за уши, за плечи…
Да, похоже, оно везде, по всей голове.
От белизны, залившей комнату, вдруг стало мутить, будто Саня тонул в молоке. Почудилось, что родная его комната какая-то не та и он сам тоже не тот, не Саня из бункера № 666, а кто-то совсем-совсем другой, белый и холодный, как Снегурочка… Стало и правда зябко, вот прям до сухости во рту, и еще что-то было внутри, чего не бывало никогда, – Саня никак не мог понять что. И под футболкой ныло, он только сейчас заметил, причем с двух сторон сразу…
Футболкой? Под какой еще футболкой? Он лег голым, в одних трусах, Саня хорошо помнил это, ему вчера лень было вытираться, не то что футболку искать…
Во рту пересохло так, что не сглотнуть. Рывком подскочив на кровати, Саня сел и осмотрелся. Да, футболка, только странная какая-то, длинная, вроде не было таких. И этот парик…
Взгляд наткнулся на приоткрытую дверцу шкафа. Его, Саниного родного шкафа, обыкновенного и знакомого до последней малышовой наклейки. На внутренней стороне дверцы было зеркало.
Саня подхватился с кровати, позабыв о том, что зеркало теперь – не просто зеркало. Футболка неприятно щекотнула там, где ныло. Сбросив на пол подушку, он соскочил к шкафу и распахнул дверцу.
И крикнул.
Точнее, хотел крикнуть, но не вышло – горло пересохло и выключилось. Вместо крика выскочил кашель – тоже сухой и холодный, будто Саня подавился ледышкой.
Из зеркала на него смотрел не он. Не Саня.
На него смотрела девочка.
Кудрявая. В белой ночнушке с кружавчиками.
У нее было Санино лицо – или почти Санино, – его глаза, волосы Саниного цвета, «неопределенно-колосистого», только у него прямые, а у нее мелкими завитками – как раз такие, на какие всегда было стеснительно смотреть…
Прокашлявшись, Саня вспомнил наконец про зеркала.
Им же нельзя верить. Они же беснуются. Это мираж, фантом, фата-моргана…
Он перевел взгляд на себя-настоящего. Та же ночнушка, те же кончики кудрей, и – обожежмой – они. Под ночнушкой. Выпирают, будто у него там лимоны спрятаны, и чувствуются, ноюще и плотно чувствуются, и ткань неприятно трет их, если двигать руками (вот оно что, понял Саня)…
Он застыл. Потом рывком стащил ночнушку. Стал щупать себя – и там, и везде, – и гнуться во все стороны, как циркач… или циркачка? Потом решился и стянул трусы, хоть и так уже было всё видно.
Нет. Не мираж. Или он спит, или ку-ку, или…
…или да.
Да.
Саня теперь не Саня, а девочка.
На миг ему стало как-то неописуемо, запредельно стыдно – будто его сейчас все-все-все увидели, голого и с сиськами.
И тут же этот стыд стал чем-то другим, азартным, томительно-тревожным. Саня вновь поднял глаза на зеркало. Внутри мелькнуло: «Зеркала беснуются и меня с ума сводят»… Мелькнуло и исчезло, улетучилось, и он уже всматривался в свое отражение жадно, нетерпеливо, чувствуя на себе след от своего взгляда, как от пальцев.
Я пялюсь на нее, как пацан, понимал он, разглядывая голую девчонку из зазеркалья. Она была очень девочковой девчонкой, с почти взрослой фигурой и вполне годной, блин, лицевой стороной, – и еще эти кудри… «Сейчас влюблюсь, как Нарцисс», – вдруг подумал Саня и хихикнул – и девчонка сверкнула такой улыбкой, от которой стало совсем не до смеха. Тут же получились надутые губки; глядя на них, хотелось опять улыбаться, что Саня немедленно и сделал…
Минут пять он сосредоточенно гримасничал, исследуя возможности своей мимики. «Я как настоящая девчонка, – вдруг осенило его. – Вот почему они это делают…»
За дверью послышались шаги, и Саня обмер, обхватив грудь.
Стоп, думал он, даже не заметив в себе этого девочкового рефлекса. Если я уже не я, то… То и там может быть кто угодно. Не Юля и не папа, а…
Хотя похоже на Юлю, это она так ходит – быстро и легко, будто у нее пропеллер. Стоп! – похолодел он. – Если там Юля и… то как же я выйду из комнаты? Как покажусь им, а? Как вообще дальше быть?!..
Его одолела паника. Хотелось бежать одновременно во все стороны, и Саня цепенел на месте.
Открылась дверь. Резко и сразу – так, что он не успел вдохнуть и теперь хватал губами воздух. По бедрам протек липкий холод.
Юля.
Обычная, синеволосая, такая как всегда.
– Оу! Извини, я у тебя гольф… тот самый… думала, ты спишь…
Она прошла к шкафу, не глядя на Саню. Тот продолжал стоять как статуя. Ему было совсем погано – будто с него сняли кожу и лапают по голому мясу.
– Вот… – Юля достала что-то из шкафа. – Прикинь, все свои завоняла, некогда стиралку… Сань, ну ты чего? – она подошла к нему. Тот готов был разреветься. – Чего ты? Все девчонки всегда смотрятся голышом в зеркало. И я тоже так делала… и делаю. И правильно! Красоту свою знать надо. – Она щекотнула Саню по пузу.
Тот дернулся – и всё-таки разревелся. Безнадежно и взахлеб.
– Ну чего ты, ну что ты, ну что, – обняла его Юля за голое. – Ну не надо, ну лапуся моя, красотуля, такая прям красавица у меня… Ты из-за папы, да? – она присела перед ним на кровать. – Мы вчера поздно пришли, не хотели будить… Всё нормально, ну, почти… он странный немного, но… всё нормально. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, – она прижалась к Саниному животу. «Синий живот теперь», – подумал Саня и фыркнул сквозь слезы. – Ну вот, – всхлипнула Юля. Она впервые плакала перед ним. – А теперь пойдем в ванную, и… ты точно не передумала?
– Что? – спросил Саня. Чужим голосом, густым и писклявым одновременно. «Бли-ина… это я теперь так говорю?..»
– Как – что? Кое-кто мне все мозги проел, забыла? Я уже и краску нашла ту самую.
– Краску?..
– Ну не тормози, – она потрясла его. – Кто весь месяц клянчил покраситься в синий? Пошли, пока не передумала.
– В си-и-иний?..
Р-р-раз! – кто-то вытолкнул из Сани ледышку, студившую ему грудь. А вместе с ней и лавину горячего, кипучего, обжигающего смеха, от которого было почти больно…
Саня повалился на кровать. Юля легонько пихала его:
– Ты чего? Чего ты? – и сама смеялась всё громче, пока не упала сверху и они не скрутились в хохочущий ком, в котором не было ничего, ни права, ни лева, – только смеховой коллапс, общий на два тела…
