Что бы я сказала ему прямо сейчас, если бы могла?
Я притягиваю фонарь поближе и шепчу:
– Не уходи, Сэм. Останься со мной, хоть ненадолго.
Юки отпускает фонарь первой.
– Для Сэма, – проговаривает она, и он поднимается в воздух.
Остальные тоже отпускают свои фонари один за другим, повторяя «Для Сэма».
Я поднимаю фонарь последней.
– Для Сэма, – шепчу я. И тоже отпускаю.
Но мой фонарь не поднимается. Он зависает в воздухе прямо напротив: свет его мигает. Я тихонько подталкиваю его снизу, и он поднимается на пару секунд, а потом снова опускается.
– Что-то мой не хочет улетать, – произношу я, пока остальные с любопытством за ним наблюдают. – Гляньте.
Я улыбаюсь, даже тихонько смеюсь, потому что кажется, будто Сэм меня услышал. Услышал и потому остаётся со мной ещё ненадолго.
Вдруг поднимается ветер и несёт фонарь над полями – так низко, что тот почти задевает траву. Я иду следом, держа руки прямо под ним … не знаю зачем. Фонарь ускоряется – и я тоже. И вот я уже бегу по полям, вытянув руки. Стараюсь за ним угнаться. В меня словно что-то вселилось.
Мне нужно больше времени. Я пока не могу тебя отпустить.
Но фонарь набирает высоту – словно парус под ветром, и я бегу ещё быстрее.
– Джули!
Друзья зовут меня, и я понимаю, что убежала довольно далеко, но не могу остановиться. Кажется, Мика спешит за мной, её голос звучит ближе остальных. Но и она в конце концов отстаёт, а я пытаюсь догнать фонарь. Я бегу по полям, пока голоса не стихают, и всё, что остаётся, – это моё тяжелое дыхание и стук сердца в ушах.
Новый порыв ветра поднимает фонарь выше и уносит его к горам. Он продолжает лететь, как бы быстро я ни бежала. Наконец, я устаю. Дышу рвано и бежать больше не могу. Останавливаюсь и смотрю, как фонарь исчезает в небе вместе с остальными, – и наступает миг, когда я не могу отличить его от миллиона звёзд.
Фонарь исчез. Я его потеряла. Но я не могу потерять и тебя тоже. Только не снова.
Глава четырнадцатая
Раньше
Закрываю глаза, и всё накрывает тьмой. Но я вижу его. Сэма.
Он просто стоит там. Со своими тёмными кудряшками, падающими на лоб.
На нём белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, и галстук-бабочка.
Он стоит у двери кухни отеля, из которой то и дело появляются официанты с серебряными тарелками. Сэм делает глубокие вдохи и поправляет воротник в попытках успокоиться. И вдруг там появляюсь я, беру его за руку и говорю:
– Всё будет хорошо, Сэм. Дыши.
– Давай уйдём, – просит он.
– Не мели чепухи. Тебе скоро выходить.
– Но я не знаю, смогу ли.
– Конечно сможешь. Чего ты так нервничаешь?
Столовые приборы гремят о подносы. Мы стоим за занавеской, которая отделяет кухню от залы с гостями. Сэм выступает на свадьбе кузена его друга Спенсера. Сейчас весна нашего первого года в старшей школе. Сэму выдали список песен, которые он должен исполнить, и он репетировал несколько недель. Это его первое большое выступление, и я не позволю ему сбежать.
– Я ведь никого там не знаю.
– Ты знаешь Спенсера. И меня. Я ведь тоже здесь.
Сэм снова поправляет воротник, и я немного ослабляю узел на его галстуке. Не хватало ещё, чтобы он задохнулся.
На лбу у него сверкает капелька пота. Я убираю лезущие в глаза волосы.
– Вдруг никому не понравится? – Он снова оглядывается вокруг.
– Конечно понравится. Они ведь тебя наняли! Ты справишься.
– Мы даже не успели как следует звук проверить…
– Ты ведь миллион раз репетировал. Всё будет хорошо.
За занавеску заглядывает кто-то с наушниками и микрофоном и показывает нам два пальца вверх.
– Вперёд, малой.
Я сжимаю руку Сэма.
– Удачи. Я буду ждать здесь.
Сэм выходит на сцену, и я выглядываю из-за занавески.
Сцена соединена с деревянным танцполом, над которым висит огромная люстра. Вокруг стоят накрытые шёлковыми простынями столики, за ними сидят гости. Сэм выходит откуда-то сбоку. Выглядит взволнованным. Он подходит к микрофону и неловко поправляет стойку. Я задерживаю дыхание.
Свет притухает – прожекторы остаются только на сцене. Все затихают и поворачиваются к ней. Играет музыка…
Знакомая мелодия на фортепиано. Что же это… а, Your song Элтона Джона. Слова этой песни Сэм знает наизусть. Он пел её сотни раз. Хорошо, что с неё начинают, для его голоса самое то.
Но когда Сэм открывает рот, его голос дрожит. Рука слишком сильно обхватывает микрофон – словно Сэм пытается не упасть. Пианино за ним не успевает.
Что-то не так. Он не попадает в ритм. Он опаздывает… на удар или пару. И люди это замечают: они переглядываются, шепчутся. Гадают, что случилось. Конечно, Сэм нервничает ещё больше. Голос его дрожит, а потом он начинает заикаться, а после и вовсе проглатывает слова… у меня сдавливает грудь. Не могу на это смотреть. Вот бы как-нибудь спасти его!
Перевести внимание на себя, пока не стало хуже.
Не стой же ты на месте. Сделай что-нибудь, Джули!
Я выскакиваю из-за занавески и несусь к столу в центре, за которым среди своих братьев расположился Спенсер. Хватаю его за руку.
– Йоу, что такое?
– Пошли со мной.
– Воу…
Я стаскиваю Спенсера со стула и веду к пустому танцполу. Все на нас смотрят.
– Эм, что мы делаем?
– Танцуем! Давай же!
– О господи.
Сердце стучит как бешеное. Кладу руку Спенсеру на плечо, встаю в позицию и пытаюсь изобразить вальс. Надеюсь, у меня получается. Хотя на самом деле понятия не имею, как всё это выглядит со стороны. На нас смотрят, и я не поднимаю взгляд на Сэма. Я боюсь, что тогда он занервничает ещё сильнее. Вместо этого я поднимаю руку Спенсера и заставляю его крутануть меня в такт музыке.
Танцевать у нас получается лучше, чем я думала. В какой-то момент Спенсер обхватывает руками мою спину, мы делаем наклон, и люди начинают аплодировать. Не знаю, в чём дело – в пианино, в голосе Сэма, в адреналине или в том, что всё внимание сосредоточено на нас, – но мы вдруг ловим ритм. Спенсер поднимает меня вверх, и мы кружим по залу так, словно заранее это спланировали. Может, мы и в самом деле прирождённые танцоры. Или мне только так кажется, а для постороннего взгляда мы выглядим просто смешно. Но это неважно. Потому что я скашиваю взгляд на Сэма – и вижу его улыбку. Его лицо сияет в свете прожектора: он сходит со сцены, насколько ему позволяет микрофон, указывает на нас и поет с новообретённой уверенностью.
