Василий заскрипел зубами:
– Павел, ты не можешь не понимать, в какое положение меня ставишь. О вас болтают все, кому не лень. От этого страдает не только моя репутация.
Голенищев-Кутузов покровительственно хлопнул его по спине:
– Поверь, Васюк, твою репутацию уже ничем не испортишь. – Он повернулся, чтобы уйти, но Василий схватил его за руку и прошептал с изменившимся лицом:
– Подожди. Что прикажешь делать мне? Спокойно носить рога?
Павел уставился на свои ботинки и проговорил:
– Носи с достоинством.
– Вы делаете это открыто, – заявил обманутый супруг, не зная, что говорить. Наглость и бесцеремонность собеседника вызвала растерянность и неуверенность в себе. – Надо мной все смеются.
Голенищев-Кутузов надул щеки и выпустил воздух, имитируя звук пистолетного выстрела:
– Я бы вызвал тебя на дуэль, но, вижу, ты на это не способен. Ты жалкий слизняк, Васюк, и Мария совершенно правильно сделала, что завела любовника – настоящего мужчину. Я сделаю ее счастливой, это я тебе обещаю.
Что-то оборвалось в груди Василия, холодный пот выступил на лице.
Стиснув зубы, он подошел к Павлу и хлестко ударил его по полной розовой щеке:
– Я тебя вызываю. Ты слышишь? Да, вызываю, вызываю.
Граф спокойно потер красное пятно, выступившее на нежной коже, и пожал плечами:
– Твое дело. Я пришлю к тебе секундантов.
– Премного благодарен. – Василий развернулся и побрел, мучительно размышляя, правильно ли он поступил.
Сознание того, что он будет драться за такую тварь, как Мария, приводило в бешенство. Эта стерва не оставляла ему выбора. В противном случае он станет в Киеве всеобщим посмешищем.
Тарновский вспоминал, когда в последний раз держал в руках пистолет. Это было очень давно, в Качановке: они развлекались стрельбой по пустым бутылкам. Павел, слывший бретером, разумеется, стрелял лучше.
Остановившись у скамейки, Василий перевел дух и вытер платком вспотевшее бледное лицо. Гибнуть из-за неверной супруги не хотелось. Но что же делать? Она решительно толкала его в объятия смерти.
Тарновский закрыл глаза и попытался воскресить в памяти уроки фехтования. Отец нанял ему гувернера-француза, который обучал ребенка всему понемногу, в том числе и владению шпагой. А потом, в юности, он иногда шутливо дрался с братом.
Может быть, предложить Павлу дуэль на шпагах? Да, это не совсем обычно, но единственная возможность остаться в живых.
Немного постояв в оцепенении, Василий продолжил путь.
Он шел в квартиру к женщине, которую меньше всего хотел видеть, с которой был и безумно счастлив, и болезненно несчастлив.
Глава 37
Киев, 1900 г.
– Вы сошли с ума, вот что я вам скажу! – Разгневанная Мария размахивала красной испанской шалью. – Подумать только – сделать меня посмешищем в Киеве! Драться на шпагах со своим родственником, потому что вы невесть что выдумали!
Василий сидел в кресле, прикладывая платок к сильно кровоточившей царапине на лице, и почти не обращал внимания на пафосную, фальшивую речь Марии.
Дуэль, которой он так боялся, произошла сегодня утром за городом и закончилась примирением. Голенищев-Кутузов, принявший его предложение драться на шпагах, оказался не слишком искусным фехтовальщиком, и, попрыгав полчаса и ужасно устав, противники решили разойтись с миром.
Остановившись под кленом, спрятавшись в тени от жары под его раскидистыми ветками, они молчали, пока Павел, потирая поцарапанную руку, не заговорил:
– Знаешь, Вася, сегодня ночью я много думал о том, что произошло между нами, и признаюсь, что был неправ. Мария, конечно, вскружила мне голову, но она не женщина моей мечты. К тому же я ценю брак, скрепленный церковью. Это я к тому, что никогда не разойдусь с женой. – Он дотронулся до плеча бледного как смерть Василия. – Васюк, я решил уехать отсюда. Эта дуэль заставила меня многое пересмотреть. Мой тебе совет – помирись с Марией. Вы когда-то были неплохой парой. Если станете продолжать в том же духе, тебя обязательно прикончит ее очередной поклонник. Или ты прикончишь его и отправишься на каторгу.
– Спасибо, я подумаю. – Василий вдруг почувствовал усталость. – Пожалуй, я поехал домой.
Он с трудом сел в нанятый экипаж. Рана на лице саднила, причиняла беспокойство, но сознание того, что он остался жив, переполняло радостью.
Может быть, действительно примириться с Марией, хотя бы на время?
Однако когда Василий переступил порог квартиры, супруга обрушилась на него со всей яростью, и он прочитал на ее лице то, о чем давно догадывался: она желала его смерти.
Теперь это желание выражалось во всем: в злом блеске глаз, в краске на щеках, в плотно сжатых губах, в ее истеричных криках.
Ярость клокотала в ней как кипящая смола – и оттого, что Василий остался в живых, и оттого, что он не убил Павла и поэтому не отправится на каторгу, но супруг лишь кротко улыбался: по сравнению с его сегодняшними переживаниями это были пустяки.
А когда Мария с силой швырнула книгу о стену, он, схватив ее за руку, прошептал:
– Тише, разбудишь детей. – И, опустив плечи, как побитая собака побрел в свою комнату.
Оставшись одна, женщина села на стул и зарыдала, но потом усилием воли взяла себя в руки. Она подумала, что на свете много настоящих джентльменов, любивших пощекотать нервы на дуэли, что на Голенищеве-Кутузове свет клином не сошелся, и, вытерев красные, воспаленные глаза, подошла к зеркалу и надела диадему.
Глава 38
Приморск, наши дни
Мы сидели в машине на подземной парковке супермаркета.
– Так вот, стоит только украсть диадему. – Лена выслушала меня внимательно, но ничем не показала радости. Похоже, она не верила в успех.
– Как ты это сделаешь?
– Я поставлю камеру в ее кабинете, чтобы узнать код от сейфа. А потом спокойно заберу диадему, когда жены не будет дома. – Я потер руки. Все это казалось чересчур простым.
– Разве в твоем доме нет камер? – удивилась девушка. – Разве их нет на воротах? Тебе придется выйти из дома, и они зафиксируют время. Ты станешь первым и последним подозреваемым.
Я ударил себя по лбу. Верно! Что же делать? Я сжал ее маленькую руку.
– Скажи, а когда у меня все получится, ты согласишься бежать со мной?
Она аккуратно отняла руку и закусила губу:
– Пусть сначала получится.
Наше свидание неожиданно потеряло для меня всю прелесть. Мне хотелось уединиться в огромном доме жены и думать, думать, думать.
Я посмотрел на часы и извинился:
