– Стерляжью уху.
– Прекрасно. – Василий принялся заказывать самое дорогое, и официант, изогнувшись в почтительном поклоне, благоговейно внимал.
– Все. – Тарновский откинулся на спинку стула и блаженно выдохнул: – Давно я не пил хорошее шампанское.
– Говорят, Шаляпин собирается приехать в Киев, – вставил Боржевский. – Вы слушали Шаляпина?
– Нет, мы не ставили целью попасть на его концерты, когда были в столице, – вмешалась Мария.
– А вот мне довелось слушать его в Большом. – Стефан задумчиво потрогал жидкую бородку. – Очень мощное выступление.
– Я слышала, он прекрасно поет романсы. – Мария слегка улыбнулась и подмигнула Боржевскому. – Хотя многим и не нравится его исполнение «Дубинушки». Впрочем, – она приняла от официанта бокал с золотистым шампанским, – я бы хотела его услышать.
– Давайте выпьем за то, чтобы у нас было все хорошо. – Василий поднял бокал и сразу опрокинул в себя.
Мария и Стефан последовали его примеру. Официант принес закуски и хлеб, и Тарновские накинулись на них.
Боржевский смотрел на супружескую чету, глотая слюну. Он все еще боялся за содержимое своего кошелька.
– Угощайся, Стефан, и не думай о деньгах. – Василий захохотал, чуть не опрокинув бутылку. – Бери сколько влезет и не стесняйся. Сегодня я плачу.
Боржевский немного успокоился и протянул вилку к отварному языку.
– Мария, вы были в салоне Гиппиус. – Он наклонился к горчице, призывно желтевшей в маленькой плошке. – Как вам хозяйка? Как ее общество?
Женщина аккуратно и умело резала холодное мясо маленьким ножиком.
– Зинаида очень экстравагантная и неглупая дама, – ответила она. – К тому же чертовски талантливая. Ее стихи выше всяких похвал.
– Показывали ли вы ей свои творения? – поинтересовался Боржевский.
Мария покачала головой:
– Нет, к сожалению. Там было столько знаменитостей, что у меня разбежались глаза. Мои стихи на их фоне показались бы жалкой пародией. – Тарновская вдруг наклонилась к самому уху Стефана и что-то прошептала.
Боржевский расхохотался, капельки слюны полетели в его полупустую тарелку. Василий сжал под столом кулаки, кровь бросилась в лицо, застучала в висках, предательски закололо сердце. Он молил Бога, чтобы Мария не переступила границы и не сделала его посмешищем в очередной раз: в зале ресторана всегда собиралась самая почтенная публика.
А супруга уже забыла, что давала себе слово вести себя прилично: она громко смеялась, призывно смотрела по сторонам и гладила руку Стефана, покрытую редкими черными волосками.
Официант принес горячее, и Василий принялся есть, но от волнения кусок не лез в горло. Ему хотелось скинуть тарелку, затопать ногами, увести жену от Боржевского, но вместо этого он отодвинул тарелку и сказал просительно, с придыханием:
– Мария, нам пора.
Она бросила на него удивленный взгляд:
– Так быстро? Но я еще не поела.
Тарновская едва притронулась к бифштексам: она была занята разговором с Боржевским.
Василий встал. Руки его тряслись, сердце колотилось, как испуганная птица.
– Мария, я прошу вас. – Он повысил голос.
Официант, обслуживавший соседний столик, глядел на него с любопытством, и Тарновский подумал: «Наверное, и он обо всем знает, боже, как стыдно!»
Мария положила вилку и развела руками:
– Ну ладно, пора так пора. Проводите меня, Стефан.
Боржевский с готовностью подскочил к ней. Он, как никогда, напоминал собачонку, которая была готова постоянно лизать руки своей хозяйки.
Они спустились вниз. Красная дорожка напоминала Василию кровавый след, и в голове мелькнула шальная мысль, что дуэли с Боржевским не избежать.
Швейцар подал Марии пальто, Стефан помог ей надеть его и вдруг прижался к ее губам настойчиво, по-хозяйски. Мария обвила руками его шею, отвечая на поцелуй.
В голове Василия будто что-то взорвалось. Он вытащил пистолет и выстрелил в Стефана, почти не сознавая, что делает.
Дальше все было как в тумане: Боржевский, отпустив женщину, схватился за полную шею, между пальцами заструилась кровь, такая алая, что защипало в глазах.
Василий сел на мраморный пол и заплакал. Он не обращал внимания на крики ужаса посетителей ресторана, на беготню возле раненого. И только когда официанты повели Стефана в номер, который он снял накануне, Тарновский будто очнулся и обвел вокруг себя изумленными глазами.
Марии рядом не было. Вероятно, она сопровождала любовника.
Один из официантов присел возле него на корточки и спросил:
– Вы в порядке?
Василий кивнул:
– Да, да, спасибо. Как Боржевский?
– Он ушел отсюда на своих ногах. – Молодой человек отвел глаза, и Тарновский понял: он в курсе его отношений с женой. – Но нам пришлось вызвать полицию. Прошу вас дождаться полицейских.
Василий опустил голову и прошептал:
– Да, конечно, лучше в полицию, чем домой. Лучше на каторгу.
Он дождался приезда приставов и дал себя увезти. А потом, в полицейском отделении, снова заплакал, когда полицмейстер поведал ему, что рана Боржевского неопасна. Пуля прошла возле сонной артерии, не задев ее, там глубоко вонзилась в мягкие ткани, что врачи сочли нецелесообразным извлекать ее, заверив, что с раненым будет все в порядке.
– Поскольку Стефан Мстиславович остался жив, – полицмейстер, желчный мужчина средних лет с острым носом и пронзительными черными глазами, потирал руки, – мы посадим вас под домашний арест. Прошу вас, не пытайтесь сбежать из города. Это ухудшит вашу ситуацию.
Василий нервно глотнул. Он хотел попросить полицмейстера, чтобы тот оставил его в полиции, потому что для него возвращение к жене подобно смерти, но подумал: его слова дадут пищу новым сплетням.
Понурив голову, Тарновский подписал протокол и отправился к ненавистной женщине.
Глава 48
Приморск, наши дни
На следующий день я встал ни свет ни заря. Ночь выдалась беспокойной, мне снились кошмары, и я не понимал, почему. Этот день должен был приблизить наш отъезд с любимой, но при этой мысли мне не было весело. Я вышел на улицу, хлопнул на щеке пару комаров и отправился к реке. Сосны-великаны с тонкими стройными стволами, выступы скалы, поросшей редкой растительностью, которая неизвестно как цеплялась корнями за камень, убаюкивающий шум воды – все навевало мысли о смерти. Даже соседняя скала казалась мне похожей на памятник, возвышавшийся над чьей-то могилой. Я почему-то подумал, что хотел бы упокоиться здесь, в тишине, среди первозданной красоты. Шорох гальки отвлек меня от философских раздумий о жизни. Обернувшись, я увидел высокого красивого черноволосого парня, чем-то напомнившего Брэда Питта. Красавчик оглядел меня с ног до головы, будто удивляясь присутствию человека, и улыбнулся:
