– Будьте любезны, расскажите присяжным о причине ссоры с
женой перед ее смертью.
И снова Натан Бейн повернулся, посмотрел на членов жюри,
затем опустил взгляд и робким, смиренным голосом промолвил:
– Я лгал жене, изменял брачной клятве, и она узнала о моей
супружеской неверности.
– Это единственная причина? – уточнил Гамильтон Бергер.
– Мы все больше и больше отдалялись, – признался Натан Бейн
и в порыве искренности, устремив глаза на жюри, как бы обнажая до глубины свою
душу, проникновенно произнес: – Если бы этого не случилось, я не искал бы
связей на стороне, но… – Он оборвал фразу, приподнял руку, махнул в отчаянии и
снова опустил глаза.
– Поймите, что мне неприятно так же, как и вам, я чувствую,
что приходится вдаваться в такие подробности, – сказал Гамильтон Бергер, – но,
видимо, без этого не обойтись – жюри должно представлять полную картину
случившегося. Почему вы захотели, чтобы жена приняла эту дозу лекарств, такую
сильную порцию снотворного?
– Моя жена перехватила несколько писем в мой адрес,
содержавших документальные доказательства моей неверности, – Натан Бейн
говорил, не поднимая глаз. – Она приняла решение возбудить дело о разводе. Я не
хотел этого. Я ее любил. Мое другое увлечение просто было одной из тех легких
связей на стороне, которые мужчина заводит зачастую необдуманно и беспечно,
когда появляется соблазн, не учитывая возможных последствий для семьи, которые неизбежно
наступают в таких случаях. Я не хотел развода с женой.
– Почему же вы решились таким образом вручить ей таблетки?
– Она не разрешила бы войти в ее комнату, хотя дверь всегда
была не заперта. Сиделки же время от времени входили и выходили и не всегда
находились в комнате. Когда она засыпала, сиделки приходили на кухню попить
кофе или горячего молока или перекусить что-нибудь. Я рассчитывал незамеченным
войти к ней в комнату и, пока они находились на кухне, попытаться найти эти
письма.
– Могли бы вы найти их, не усыпляя жену?
– После автокатастрофы она стала очень нервной, страдала
бессонницей. Позвоночник у бедной девочки был сломан, и, я думаю, именно это
оказало фатальный эффект на всю ее нервную систему, но, конечно, надо добавить,
ее угнетало сознание, что ничего нельзя изменить, и у меня сложилось
впечатление, что она начала понимать, что, возможно, никогда не сможет снова
ходить. Сон ее часто прерывался, она просыпалась при малейшем шорохе. Я
понимал, что произойдет катастрофа, если она увидит меня в комнате, когда я
буду пытаться найти эти документы. Даже само мое присутствие в комнате
раздражало ее, и доктор Кинер недвусмысленно предупредил меня, что не надо
нервировать ее. Он прямо сказал мне: «Не входите в ее комнату».
– И долго это все продолжалось?
– Как только она вернулась из больницы.
– Итак, что же случилось вечером шестнадцатого?
– Вечером шестнадцатого та доза снотворного в сочетании с
люминалом, предписанным доктором Кинером, ввела мою жену в глубокий сон. Она
почти потеряла сознание. Я выждал, пока обе женщины, и экономка Имоджен Рикер,
и сиделка Нелли Конуэй, вышли из комнаты. Они были внизу, пили кофе и болтали.
Я убедился, что они пробудут еще несколько минут на кухне, ибо жена спала этой
ночью очень глубоко. Обе они знали о лекарстве доктора Кинера и поэтому не
волновались, почему у нее такой необычайно глубокий сон. Итак, я вошел в
комнату и после пятиминутного поиска нашел эти компрометирующие меня документы
и взял их себе.
Натан Бейн взглянул на концы своих ботинок, сделал глубокий
вдох и медленно выдохнул. Весь его удрученный вид был явно рассчитан на то,
чтобы убедить присяжных, что он осуждает себя самым строгим образом и что
действовал он под влиянием минутной слабости, присущей, увы, любому мужчине.
Глубокое раскаяние свидетеля казалось неподдельным, свою роль Натан Бейн,
Мейсон был вынужден признать это, играл превосходно. Незаурядные актерские
данные лжераскаявшегося грешника производили впечатление, и в притихшем зале
суда, казалось, можно было услышать, как муха пролетит.
– Как вы поступили с этими документами, когда нашли их? –
Гамильтон Бергер выдержал паузу, показав, что он умеет уважать глубокое
человеческое раскаяние.
– Я сумел вернуть эти письма женщине, которая их написала, с
тем чтобы она смогла их уничтожить, – с подчеркнутым достоинством ответил Бейн.
– Насколько я понимаю, вы сразу же после смерти вашей жены
отправились в Новый Орлеан именно с этой целью, не так ли? – настойчиво вел
дальше Гамильтон Бергер.
Здесь вмешался судья Ховисон, который, вопросительно
взглянув на невозмутимого Перри Мейсона, добродушно заметил:
– Насколько я понимаю в юриспруденции, именно сейчас со
стороны защиты должен был последовать протест. Протеста нет, хотя все в
складывающейся ситуации указывает на его необходимость.
– Ваша честь, – в голосе Гамильтона Бергера зазвучало плохо
сдерживаемое раздражение, – никакого нарушения норм перекрестного допроса здесь
нет. Мои вопросы носят совершенно логичный и последовательный характер.
Обвинение лишь стремится внести в дело полную ясность. У нас вполне достаточно
веских улик, наступит время, и мы раскроем все наши козырные карты. В данном
случае мы просто хотели, чтобы члены суда присяжных глубже поняли психологию
этого человека, как бы побывали у него дома, поняли, что он думает и что у него
на душе…
– Ваша честь, – сухим бесстрастным тоном прервал Мейсон
излияния окружного прокурора, – я не протестовал лишь потому, что знал, что мой
уважаемый коллега заранее тщательно отрепетировал и свою речь, и речь своего свидетеля,
и попросту не хотел их портить.
По залу пронеслась легкая волна смеха. Сам судья Ховисон не
смог сдержать улыбки, а Бергер нахмурился, поняв, что его прорвавшееся
раздражение разрушает то впечатление, ради которого он столько трудился.
Он взял себя в руки и произнес со скромным достоинством:
– Если суд и присяжные разрешат мне допрос свидетеля именно
в этом доверительном ключе, я думаю, что смогу убедить их в искренности этого
человека, его глубоком раскаянии и скорби в связи с невосполнимой потерей. – И,
не ожидая ответа, Бергер повернулся к Натану Бейну и спросил: – Почему вы
отправились в Новый Орлеан, мистер Бейн?
– Я вылетел туда, – начал Бейн, – потому что женщина,
вошедшая в мою жизнь, там остановилась, и я хотел лично сказать ей, что не хочу
никогда больше ее видеть и что наша связь была ошибкой, приведшей меня к
душевному банкротству.
Поведение и слова Натана Бейна убеждали. Опытный психолог,
несомненно, заметил бы, что ораторский эффект Натана Бейна заключался в умении
себя подать с использованием тщательно отрепетированных приемов, но
неискушенный слушатель видел только несчастного, подавленного испытаниями неверного
мужа, которого жизнь заставила публично признаться в своих ошибках и слабостях,
и пытающегося искупить свою вину.
