— У нас была всего лишь одна ночь!
— В экстремальной ситуации. И связь между нами, которую и ты, надеюсь, чувствуешь, сильна именно из-за этого. Не думаю, что было бы лучше, если бы мы начали встречаться, познакомившись на каком-нибудь онлайн-сайте.
Тори поджала губы и промолчала.
— У нас есть многое для хорошего брака, — продолжал он. — И ради Оливера мы должны попытаться.
Она по-прежнему молчала, и тогда, игнорируя тяжесть в животе, он выпалил:
— Я хочу, чтобы у нашего сына было то, чего не было у меня. Двое родителей, которые заботились бы о нем. Которые каждый день были бы с ним рядом. — Он смотрел, как она сдвинула брови. — Каждый ребенок заслуживает теплой, дружеской обстановки. Без этого жизнь может быть очень тяжела. — Он почувствовал во рту привкус горечи. — Я не хотел бы такого для Оливера.
— Я не знала, что у тебя было трудное детство. — Ее взгляд был полон сочувствия. — Но я не вижу, какое отношение это имеет к Оливеру.
Ашраф тряхнул головой.
— Я хочу, чтобы у Оливера было все самое лучшее. Во всех отношениях. Я могу объявить его наследником, и это даст ему законный статус, но я хочу, чтобы он был частью настоящей семьи. — Он замолчал и повернулся, чтобы посмотреть на спящего ребенка. — Я хочу защитить его от презрения и предрассудков. — Его легкие вдруг сдавило, отозвавшись тупой болью. — Я не хочу, чтобы он рос в тени, не зная, чему он принадлежит.
Все аргументы Тори застыли у нее на языке.
Было во всем этом что-то, чего она не понимала. Но что-то очень важное. И это была не поза.
— Что значит — расти в тени?
Впервые за все время, насколько она помнила, его глаза потеряли блеск.
— Я, видишь ли, не должен был стать шейхом.
Тори кивнула:
— Да, я помню. Ты говорил, что твой старший брат должен был унаследовать этот титул. Это как-то связано с ним?
— Нет. Причины, по которым Карим отказался от трона, его личное дело. — Он сделал паузу, чтобы убедиться, что она поняла содержащийся мессидж «прохода нет».
Но это не уменьшило ее любопытства.
— Другими словами, ты просто был не первым претендентом на трон. Как там говорят… наследник про запас, чтобы род не угас?
Ашраф невесело усмехнулся.
— Нет, я никогда не был запасным. Во всяком случае, отец так не думал. Он ненавидел меня, потому что не считал своим сыном.
— Не считал своим сыном? — Тори была поражена.
— Моя мать ушла к другому мужчине, когда я был еще совсем мал. Отец не мог допустить, чтобы люди узнали правду. В те дни прессу жестко контролировали. Никакая информация не попала бы в печать, если это как-то могло задеть шейха.
Тори покачала головой, все еще поглощенная первой частью того, что услышала.
— Она ушла к другому мужчине? Мужчине, который был твоим отцом? И все же не взяла тебя?
Такое ей даже трудно было себе представить. — Вероятно, она знала, что шейх не объявит меня незаконнорожденным. Его гордость не могла допустить публичного скандала. Она оказалась права.
Ашраф замолчал, но по его лицу было видно, что на самом деле все обстояло далеко не так.
— Разве она не могла взять тебя с собой?
— Вероятно, она полагала, что здесь мне будет лучше. Мужчина, с которым она ушла, был небогат.
— И все же… ты не пробовал ее найти, чтобы спросить, почему она все-таки тебя оставила?
Его губы сжались.
— У меня не было такой возможности. Она умерла от осложнений после гриппа, когда я был еще совсем мал. Я узнал об этом намного позже — когда начал искать ее.
Тори была поражена. Ашраф — нелюбимый ребенок, оставленный матерью на попечение надменного шейха, для которого он был лишь досадным напоминанием измены его жены.
— Так что семьи у меня, считай, никогда не было. Кроме брата, до меня никому не было дела.
Он сделал глубокий вдох, потом повернул голову, чтобы встретиться с ней взглядом.
— Отец никому не говорил о своих подозрениях. Просто он никогда не находил для меня доброго слова. И одновременно не прощал ни малейшей ошибки. Придворные и те, кто был рядом с ним, усвоили это отношение. Все считали меня никчемным, пустым, бесталанным. Шепот и презрительные намеки — вот что я слышал за своей спиной.
— Поэтому ты решил показать им нос?
Она хорошо помнила репортажи о принце-плейбое, рискующем своей жизнью на крутых спусках и своим именем на скандальных вечеринках.
Его губы скривились.
— Когда я был ребенком, я старался угодить отцу. Но это было невозможно. А потом… — Он пожал плечами. — А потом мне пришла в голову идея — оправдать репутацию, к которой он сам меня подталкивал. Я решил, что это будет хорошая месть.
Она не знала, что сказать. Наконец она спросила:
— А ты когда-нибудь видел своего настоящего отца?
Он усмехнулся.
— Ну это уже больше похоже на анекдот. Короче, когда старый шейх заболел, врачи сказали, что необходимо сделать пересадку костного мозга. Ему было так плохо, что он даже не мог отклонить предложение, чтобы и я тоже прошел тест на совместимость. Вот тогда и выяснилось, что я его сын. Он презирал меня только потому, что вскоре после моего рождения нашел у матери письмо того мужчины, с которым она потом сбежала. Он решил, что она уже давно спала с ним и я мог быть результатом этой связи.
— О, Ашраф…
Она инстинктивно потянулась к нему, накрыв ладонью его стиснутые руки.
Их глаза встретились.
— Я хочу, чтобы у Оливера было то, чего у меня не было. Семья. Родители. Любящие его, заботящиеся о нем. Всегда вместе… — Он внезапно замолчал, словно у него перехватило дыхание. — Мне все равно, что думают обо мне люди. Но я не хочу, чтобы наш сын стал предметом сплетен.
Тори невольно перевела взгляд туда, где спал в своей колыбельке Оливер. Ее сердце сжалось. — Где бы он ни был, в Австралии или в Зе-Альде, он всегда будет привлекать к себе всеобщее внимание. Это неизбежно. Я хочу сделать все возможное, чтобы защитить его от отрицательных моментов такого внимания. Я хочу поддержать его. Чтобы он чувствовал себя в безопасности и гордился тем, кто он есть. И всегда был уверен, что мы вместе и на его стороне.
Голос Ашрафа звучал искренне. Теперь Тори понимала его доводы.
С одной стороны, ей хотелось сказать, что она сделает все для их сына. С другой, в ней говорил инстинкт самосохранения, протестуя против брака, основанного не на любви.
Перед ее глазами стоял брак ее родителей. Если между ними и были когда-то нежные чувства, то быстро угасли. Осталась лишь форма, фикция, видимость счастливой семьи, годной лишь для того, чтобы утолить честолюбие и завоевать голоса.
