Ашраф покачнулся на каблуках, дав следующее объяснение почти сквозь зубы:
— Что же касается того, что твои комнаты находятся в задней части дворца, — это было сделано намеренно, поскольку я думал, что тебе нужен отдых. Я полагал, что ты оценишь это уединение, пока ты не акклиматизируешься и не подумаешь насчет будущего.
Да, она оценила!
— И ты не была изолирована. Я переехал из королевских апартаментов, чтобы быть рядом с тобой и Оливером. — Он кивнул на окна на другой стороне внутреннего дворика. — С тех пор как вы приехали, я провожу каждую ночь, можно сказать, за соседней дверью. У прислуги есть инструкция разбудить меня, если тебе вдруг потребуется помощь.
Глаза Тори расширились.
— Я… я и понятия не имела! Почему ты мне ничего не сказал?
— Я думал, что тебя это будет стеснять. Словно я жду не дождусь, когда у Оливера опять начнутся проблемы с зубами.
Странно, но Ашраф скучал по этим ночным дежурствам. Укачивая на руках сына, мужчина радовался мысли о том, что малыш продолжит его род.
Тори опустила руки. Полотенце соскользнуло на пол, чего она, казалось, даже не заметила.
— Я не представил тебя людям во дворце потому, что уважал твое желание быть независимой. Ты настаивала, что этот визит будет частным, так сказать, пробой воды. Ты ведь знаешь, — сказал он, понижая голос, — что я хотел представить тебя как свою будущую жену.
Он сделал к ней шаг и оказался так близко, что она почувствовала запах его кожи.
— Я хочу жениться на тебе и дать Оливеру хороший старт в жизни, и я не боюсь каких-то пересудов.
— Ашраф, я…
— И ты не получила приглашения на прием только потому, что я хотел пригласить тебя сам. Я хотел дать тебе время отдохнуть и акклиматизироваться, прежде чем заговорить о чем-то другом.
Он был уверен, что его терпение и осторожность принесут плоды. Что Тори увидит все плюсы его предложения и примет его. Но, похоже, это не сработало.
Их взгляды встретились. Глаза цвета весеннего неба и черного оникса.
— Извини, Ашраф. Я все поняла не так.
— Да… не так.
Гнев, вызванный несправедливым обвинением, все еще струился под его кожей, подогревая кровь. Эта женщина сводила его с ума. Она подвергала сомнению то, что, по его мнению, было очевидно.
Но его раздражала не только ее постоянная готовность к спору, но и способность игнорировать сумасшедшее притяжение между ними.
— Мне следовало быть благодарной, а не обвинять тебя.
Она коснулась его рукава. Ашраф замер. Прикосновение было легким, едва ощутимым.
— Конечно, это не может служить извинением, но, как бы хорошо здесь ни было, я чувствовала себя изолированной, оторванной от дома и работы. Я все перевернула с ног на голову. Можешь ли ты простить меня?
Ашраф невесело рассмеялся.
— Не чувствуешь ли ты себя достаточно виноватой, чтобы согласиться выйти за меня замуж?
Ее глаза расширились, словно он предложил ей что-то неприличное, а не то, что заставило бы половину женщин Зе-Альде ей завидовать.
Раздражение, погасшее после ее извинения, вспыхнуло вновь.
— Так, значит, «нет»?
Его пальцы обхватили ее запястье, и он почувствовал бешено стучащий пульс. Неужели она действительно так напугана? Или это возбуждение?
Ашраф уже устал ходить на цыпочках.
— В таком случае придется сделать вот это.
Глава 9
Тори увидела блеск в его глазах и знала, что этот момент настал. Ни раздражения. Ни секунды сомнения. Только предчувствие.
Через мгновение рот Ашрафа оказался на ее губах, твердый и требовательный, а не уговаривающий. Ее и не требовалось уговаривать.
Облегчение было огромным, когда она наконец уступила тому, чего втайне желала. Теперь не нужно было ни рассуждать, ни спорить, ни пытаться разобраться в путанице эмоций. Нужно было только чувствовать.
Тори любила его вкус, его тепло, его мужественность, твердую и неумолимую. Ее губы смягчились под его губами, приглашая внутрь. Ее пронзила дрожь, когда его язык закружился вокруг ее языка. Это было все равно что кувыркаться в ярком лунном свете, уступив контроль человеку, который ни за что не позволил бы ей упасть.
Тори поднялась на цыпочки, пытаясь слиться с ним. Его вкус, его запах, его рот были до боли знакомы, как будто прошло всего несколько дней с тех пор, как они занимались любовью.
Неужели они так целовались тогда, в пустыне? Конечно же нет. Тогда они были почти чужими друг другу. Теперь Ашраф совсем не казался чужим. Странно было думать, что они совсем недолго были вместе, потому что на каком-то глубинном уровне они, вероятно, уже давным-давно знали друг друга. Ашраф был мужчиной, который наполнял ее мысли с той самой ночи, когда они впервые были вместе. И единственным мужчиной, который разбудил ее дремлющее либидо после тяжелой и изнурительной беременности и материнства.
Единственным мужчиной, в котором она нуждалась так, как никогда ни в ком не нуждалась.
Осознание этого заставило ее замереть в его объятиях.
Он поднял голову. В глазах вопрос. Неужели она хочет остановиться?
Ашраф выпрямился и отстранился.
— Нет! — Ее пальцы сжали тонкий хлопок его рубашки. — Не надо.
— Не целовать тебя или?..
— Не останавливайся.
Но он не торопился, словно не чувствуя ее нетерпения.
— Значит, есть во мне по крайней мере одна вещь, которую ты одобряешь.
Он хотел поговорить? На нее нахлынуло разочарование — и подозрение.
— Ты что, напрашиваешься на комплимент?
Она заметила мимолетное движение уголков его рта.
— Нет. Но я возьму все, что ты захочешь мне предложить. — Его губы сжались. — Ты не из тех женщин, которых легко сбить с ног, Виктория Миранда Нилссон.
Тори усмехнулась.
— Неужели? Не забывай, что я та самая женщина, которая занималась сексом с незнакомцем в тюремной камере после всего лишь двухчасового знакомства.
Она поморщилась, вспомнив отвращение ее отца даже к той приукрашенной версии, которую она ему представила.
Там, в пустыне, это казалось абсолютно правильным и даже благословенным, но после слов отца о сокрытии грязной тайны и незаконного рождения…
— А я — мужчина, который нашел утешение и надежду в том, чтобы разделить свое тело с незнакомкой в той же самой тюремной камере. — Твердые пальцы коснулись ее подбородка. — Ты ведь не стыдишься нас, правда? — Он не стал дожидаться ее ответа. — В ту ночь ты сделала мне бесценный подарок. Не только отдав мне свое тело, но и свою доброту, свою страсть и свою силу. Поверь мне, для человека, которого утром ожидала смерть, это было даром небес.
