Таким образом, термин «капитуляция» означал заключение любого соглашения о прекращении военных действий и был более общим понятием по сравнению с частными случаями – сдачей на аккорд и на дискрецию. Дословно капитуляцией назывался любой договор, вне зависимости от условий и даже предмета; например в петровской армии договор с нанимаемыми иностранными офицерами тоже назывался капитуляцией. К XX в. значение изменилось, и ситуация, обычная для начала XVIII в., спустя двести лет уже казалась П. О. Бобровскому курьезной: «Гарнизон, сдавшийся на капитуляцию, по-прежнему не считался военнопленным; ему предоставлялась полная свобода присоединиться к своей армии, или перейти в ближайшую смежную крепость, т. е. дозволялось усиливать своего противника войсками гарнизонов сдавшихся крепостей»
[1532]. Со времени окончания Второй мировой войны упрочилось понятие «безоговорочная капитуляция», которое в годы Северной войны было бы названо сдачей на дискрецию.
В своих «Марсовых трудах» Малле писал, что не существовало какого-то единого вида справедливой капитуляции, поскольку условия каждый раз зависели от конкретных обстоятельств войны. Например в Религиозных войнах городам было важно при сдаче получить гарантии сохранения прав свободы вероисповедания. Мятежным городам или нарушителям норм международного права не полагалось ничего, кроме сдачи на милость победителя, хотя осаждающий мог дать пощаду и выпустить из города женщин с детьми, горожан лишь с носимым имуществом и военных без всякого оружия. А те города, которые верно оборонялись в интересах своего государя, были достойны почетной сдачи «с играющим барабаном, развевающимся знаменем, фитилем, зажженным с обоих концов, пулей во рту и несколькими пушками»
[1533]. В словаре, сопровождающем английское издание мемуаров Фекьера, описанные выше условия названы наиболее почетными, и к ним добавлено предоставление повозок и конвоя для багажа, раненых и больных
[1534]. Аналогичное описание мы встречаем у Вобана, когда он пишет о склонности офицеров гарнизона сдаться на почетных условиях, нежели продолжать оборону: «Лутче де учинить честную капитуляцию, и таким примирительным договором всем жителям свободу исходатайствовать, и итти из города с барабанным боем с распущенными знаменами с зареженным ружьем и с зажженными фитилями, и вести с собою несколько пушек и свой экипаж, нежели дожидаться последнего страха, и всем быть пленными»
[1535]. Курганов также подчеркивал, что условия сдачи зависят от многих обстоятельств, но приводил перечень наиболее выгодных, на которых осажденному следовало настаивать на переговорах. Помимо упомянутого выше, в договоре рекомендовалось указать путь следования гарнизона до ближайшей крепости; под багаж – «покрытые телеги», не подлежащие досмотру; оставленные в крепости больные и раненые по выздоровлении должны были быть свободно отпущены, а до тех пор содержаться за счет новых хозяев крепости; с гарнизона не следовало взыскивать за взятых у горожан лошадей и разрушенные в ходе осады дома; иноверцам – сохранение свободы вероисповедания; горожанам – подтверждение имевшихся у них ранее прав и привилегий; жителям – возможность свободно покинуть город со своими пожитками; осажденный выдавал всех захваченных в ходе осады пленных, а также сдавал все запасы пороха и раскрывал информацию о подкопах
[1536]. Существовало и такое интересное условие – помимо вывоза из города определенного количества крытых повозок без досмотра, выходящий гарнизон мог выговорить право вывести несколько человек в масках, чтобы их не узнали победители
[1537].
Распущенные знамена и играющая музыка символизировали воинскую доблесть гарнизона, который сохранил свои регалии (барабаны и знамена высоко ценились как трофеи, наряду с пушками). Тлеющий фитиль и пули во рту означали полную боеготовность гарнизона, который, хоть и сдавался, но оставался опасным для неприятеля. По распространенной в XVII веке манере заряжания мушкета перед боем стрелок брал пули в рот и оттуда клал их в ствол вслед за пороховым зарядом
[1538]. Фитиль служил для запаливания затравочного пороха артиллерийских орудий и мушкетов, поэтому его поджигали непосредственно перед боем или находясь в карауле. К началу XVIII века эти атрибуты сохранялись скорее всего больше как символы, поскольку в пехоте на смену фитильным мушкетам пришли кремневые фузеи, а раздельное заряжание ушло с введением унитарного бумажного патрона.
Какую музыку играли при почетном выходе из крепости? По сообщению Дж. Райта, признаками почета были не только развернутые знамена и пули во рту, но также марш армии противника, исполняемый музыкантами выходящего гарнизона. Возможно, это был своеобразный жест вежливости к противнику в благодарность за предоставленные почетные условия капитуляции; видимо, это должно было символизировать, что защитники крепости не были унижены настолько, чтобы не соблюдать нормы учтивости. Примеры таких «комплиментов» (и отказа от них) автор приводит из Войны за независимость США
[1539]. Указаний, кто какие марши играл при сдаче крепостей в Русско-шведской войне, в документах нам пока не встречалось.
Обычай предписывал гарнизону выходить через брешь в стене; очевидно, этот жест также имел какое-то символическое значение, например показывал, что крепость сдалась только после пробития проходимой бреши. Реляции сообщали, что в полном соответствии с обычаем почетной капитуляции, гарнизон Нотебурга выходил с «распущенными знаменами… и гремящею игрою, с четырми пушками железными, с верхним и нижним ружьем [т. е. холодным и стрелковым. – Б. М.], с приналежащим порохом и пульками во рту из учиненных трех проломов»
[1540]. О выходе через брешь сообщала и шведская реляция
[1541], и мемуарист Куракин. Однако в данном случае приходится подвергнуть показания источников сомнению. Мы помним, что бреши еще во время штурма Нотебурга оказались непроходимыми для штурмующих. Среди материалов следственного дела о сдаче Нотебурга в Швеции хранится подробный чертеж укреплений и разрушений крепости
[1542]. Согласно этому документу, проломы находились на высоте 9 м и т. о. оставались непроходимыми. Описывая обычаи осадной войны, Джон Райт упоминает, что, по свидетельствам западноевропейских мемуаристов (к сожалению, без ссылок), в ночь перед выходом гарнизон мог расширять брешь, чтобы сделать ее проходимой. Однако у нас нет свидетельств, чтобы шведы как-то специально увеличивали нотебургские проломы ради почетного выхода гарнизона. К тому же победители опасались сикурса и вряд ли позволили бы разрушать стены крепости после капитуляции. Поэтому можно предположить, что из-за непроходимости пролома шведский гарнизон вышел из крепости не через брешь, а через ворота, а обычай почетной капитуляции (включая пункт о бреши) обе стороны решили соблюсти хотя бы на бумаге. Когда дерптский комендант выпрашивал себе право почетного выхода, он был готов выйти «через бресу [брешь. – Б. М.] или инде где удобно» (хотя бреши крепости тоже были непроходимы, бой велся уже за ворота)
[1543].
