Обращают на себя внимание еще два сюжета. Во-первых, к моменту подписания рижской капитуляции Выборг уже месяц как был российским городом, а Корела (Кексгольм) – еще два месяца после того оставалась шведской; что не помешало объявить карельскую провинцию уже присоединенной к России. Во-вторых, при капитуляции Выборга в его гарнизоне были шведские Ингерманландские пехотный и драгунский полки, но то, что Ингерманландия к тому времени уже давно была частью России, не было использовано как повод к задержанию этих полков
[1667].
В том же году Нильс Стремберг был обменян на томившегося в шведском плену 10 лет генерала Адама Вейде. О прибытии последнего в Петербург (город, которого не существовало в день несчастливого Нарвского сражения!) сделал запись датский посланник Ю. Юль: «27-го [января 1711 г.]. В Петербург прибыл генерал Вейде. Он был обменен на генерала Штремберга, рижского коменданта и губернатора лифляндского. Обмен этот является обстоятельством довольно странным. По сдаче Риги Штрембергу в силу выговоренных им условий должна была быть предоставлена свобода, и русские не могли взять его в плен. Сенат же в Стокгольме, согласившись обменять генерала Вейде на пленного Штремберга, тем самым как бы признал правильным задержание царем, вопреки капитуляции, Рижского и Выборгского гарнизонов. Обмен устроил князь Меншиков, исполняя обещание, данное генеральше Вейде освободить ее мужа из плена, ибо, как уже сказано выше, первоначальные попытки обмена генерала Вейде на генерала Левенгаупта не удались»
[1668].
Прямой приказ нарушить договор мы встречаем в письмах Петра генерал-майору Ностицу относительно взятия Эльбинга. 23 октября 1709 г. разрешалось принять капитуляцию города «по лутчему образу», т. е. на почетных условиях, а уже 14 ноября царь требовал: «Хотя оной гварнизон вам и на окорд вдастся, однакож оных конечно задержи»
[1669]. На этот раз инструкция не пригодилась – в конце января 1710 г. город был взят штурмом, и гарнизон сдался в плен.
Как это ни удивительно, однажды договор нарушил не победитель, а побежденный. Во время взятия Мариенбурга (подробно описанного в главе о приступе) комендант майор Тило со своими офицерами вышел навстречу русским и упросил Шереметева не штурмовать, а принять крепость на аккорд без штурма. Однако несколько чинов гарнизона «того города артиллерии прапорщик, и штык-юнкар и несколько салдат» отказались сдаться и, «когда комендант из города вышли, вшед в полату, где был порох, подорвали, и не токмо что сами пропали, но и многих побили»
[1670]. В письме от 25 августа 1702 г. Шереметев сообщал царю о том, что сам мог бы погибнуть от взрыва, если бы не сожженный мост, по которому намеревался въехать в крепость на острове. При пожаре в крепости пропали большие запасы хлеба и прочей «рухляди», сгорели и гарнизонные знамена, которые шведский артиллерист унес с собой в подвал. Таким образом, офицер гарнизона нарушил условия капитуляции крепости, о которых комендант договаривался с осаждающим. «И взятые того проклятого клянут», – писал Шереметев об отношении остальных шведов к офицеру-самоубийце
[1671]. Их можно понять, поскольку теперь, после взрыва крепости вопреки заключенному аккорду, все обитатели – и гарнизон и жители – были взяты в плен. В Гистории уточняется, что отчаянным шведским офицером был капитан артиллерии Вульф, а штык-юнкер «и жену свою неволею с собою взял» в погреб
[1672]. Упомянем, что благодаря этому взрыву в русский плен среди прочих жителей попала будущая царица Екатерина I.
Этот случай еще долго вспоминали при последующих осадах. Буквально через два месяца, принимая капитуляцию Нотебурга, Шереметев требовал, «чтоб такова безбожества над своими и нашими кто из офицеров или салдат не учинил, как учинено в Мариентурхе за паролем от прапорщика артиллерии, которой подорванием пороховой казны не токмо наших, но и своих несколько сот погубил»
[1673]. И много позднее, в 1710 г. один из аккордных пунктов о сдаче Риги оговаривал, чтобы «шведы нам указали оные [мины. – Б. М.] при уступлении ворот без всякой утайки и коварства; и чтобы принято было всякое предостережение, дабы какой-нибудь бездельник или смельчак, вопреки договору и обещанию, не причинил, как в Мариенбурге, великое бедствие и тем не подал бы повода ко многим козням и неприятностям»
[1674].
Еще один пример того, как переговоры о сдаче были сорваны побежденной стороной, мы находим в описании сражения при Лесной. Точнее, этот эпизод относится не к самому сражению, а к фазе преследования, когда после победы при Лесной русский отряд генерала Пфлуга (3 тысячи гренадер и столько же драгун) преследовал шведов. «Не был тот генерал ни полутора часа в дороге, как наехал в лесу две партии от войска Левенгоуптова, на которые во всем своем пылу напал, и великое убийство произвел даже до Пропойска; куды пришло достальных утеклецов с три тысячи, кои предупредили сделать себе шанцы в кладбище некоторой кирхи. Генерал Флеминг [Пфлуг. – Б. М.] немедленно наступил для выгнания их оттуда силою, но некоторые из их офицеров, дали знак о сдаче себя на договор; чего ради послал он к ним подполковника с шестью человеки гранодеров, для принятия их договора. А как случилося по большой части из солдат их быть пьяным, кои не хотели своих начальников послушаться, а особливо что еще и стали по гранодирам палить из ружья, и убили из них двух человек; то подполковник видя их продерзость, возвратился в лагерь к своему генералу. Генерал разсудя за справедливо, что не надобно уже более щадить тех забияков, вломился в кладбище, где его солдаты побили всех кто там им ни попался; а между тем пока происходило сие кровопролитие, ушли из них некоторые, и дошли до реки Сожи. Генерал Флеминг [Пфлуг] гнался за ними несколько времени, и увидя графа Левенгоупта, что он переправлялся с солдатством в плавь чрез реку, переправился и сам с партиею своих солдат; и как большее число из офицеров шведских стали у него просить себе милости, то взял их в полон даровав им живот, а солдат порубил»
[1675].
