Под воздействием ли пропаганды осажденных или, вероятнее всего, просто поддаваясь чувству самосохранения, население Нарвы все менее активно участвовало в оборонительных работах. Когда обрушился фас бастиона Гонор, комендант Горн приказал всем находившимся в городе крестьянам, слугам и женщинам отправиться восстанавливать обрушенную стену, однако лишь немногие повиновались этому приказу
[671].
Воспоминания о пережитой горожанами Полтавы осаде, о верности и предательстве сохранялись в анекдотах, ходивших и полвека спустя. Вот какой рассказ об обстоятельствах Полтавской баталии и осады слышал в 1765 г. археограф М. М. Щербатов от фельдмаршала П. С. Салтыкова. «Петр I, подошед к Полтаве, кидал в пушке бомбы со увещевательными письмами к гражданам, утверждая их в верности, из которых одна бомба с письмами упала на мосту, была поднята и чтена в ратуше, что по их «полковой дом» назывался. Тут граждане, рассуди, что не могут ничего от швецкого короля надеяться, а хотя б и могли надеяться, полутче было защищатись и умереть за их законнаго государя, чего ради и определили идти вторично в верности и в твердом защищении присягу учинить в соборную церковь пред чудотворным образом Пресветлой Богородицы, а естли кто спротивен будет, того убить до смерти, что и учинили с одним писарем, а некто другой хотящей сопротивляться сей резолюции, спасен бегством выкинувшись в окошко»
[672].
Вместе с тем население города не упускало возможности поживиться на поле боя; например в 1683 г. многие венские жители обогатились в захваченном турецком лагере. Шведская листовка о Нарвском сражении 1700 г. сообщала, что после разгрома русской армии «почти нет человека в Нарве, который не получил бы добычи»
[673]. Поэтому неудивительно, что в день «маскарадного боя» под Нарвой 8 июня 1704 г. большая толпа горожан, крестьян и женщин вышла из города вслед за вылазкой гарнизона в надежде на поживу; однако на этот раз добычи им не досталось и многие погибли
[674].
Горожане могли развлекать себя зрелищами и глазеть на происходящие вблизи события; городские и крепостные постройки представляли для этого прекрасные зрительские места. В тот же день 8 июня в Нарве по поводу подхода мнимого сикурса «была… такая радость и веселие, что во все колокола звонили и разставливали по улицам столы с яствою и питием, и всяк для смотрения бежал на городскую стену»
[675]. Бюргеры Дерпта во время осады разглядывали окрестности с башни городской ратуши и записывали увиденное; например в один из вечеров в сумерках перед крепостной стеной былы замечены русские, которые выносили с поля своих убитых и раненых
[676].
«Хроника белорусского города Могилева» рассказывает о любителях поглазеть на войну. На поле под Буйничами перед Могилевом 30 ноября 1701 г. состоялось сражение между сапежинцами и польскими хоругвями. «В этой битве не мало погибло шляхты с обеих сторон, но победу одержали Компутовы над Сапежинцами… Во время этого сражения некоторые из мещан возле Быховской брамы, взойдя на полевой вал, присматривались к ходу баталии и когда любопытных собралась значительная куча, то Сапежинцы, с правой стороны наведя пушку, заряженную ядром с цепью, сделали выстрел, но, к счастию, снаряд попал в вал на пол-локтя ниже стоявших на валу зрителей, а в случае удара в наведенную цель много перебил бы народа»
[677].
Языки, выходцы и дезертиры
Когда крепость оказывалась в осаде, одной из забот коменданта было, чтобы никто из служащих гарнизона не был захвачен осаждающими. Вобан считал, что любой взятый язык независимо от чина мог сообщить неприятелю важные сведения о крепости и о гарнизоне, «понеже ни одного такого глупаго салдата не сыщешь, чрез котораго бы неприятель ничего важнаго выведать не мог»
[678]. Сохранилось достаточно много т. н. «распросных речей», которые позволяют увидеть события глазами непосредственных участников и являются для нас ценным источником информации, несмотря на специфику жанра – возможное выпытывание сведений, желание угодить победителям или искажения при переводе и записи.
В 1704 г. первыми к Нарве пошли войска П. М. Апраксина, и его драгунские разъезды активно рассылались по окрестностям города для взятия языков. 11 апреля драгуны Апраксина напали на строения под самыми стенами Ивангорода и «ругодевских караульщиков – одного человека рейтара, трех человек драгунов да крестьян многих людей – покололи и из ружья побили до смерти, для того что живьем взять не дались»; в русский обоз все же привели трех языков: «один ругодевский салдат, другой ругодевский посадцкий человек, третий ямбургского уезда работный человек»
[679]. А 22 мая П. М. Апраксин сообщал Петру о том, что его драгуны взяли 21 языка, в том числе одного рейтара, 13 солдат и одного пушкаря, а также угнали от крепости стадо лошадей и скота. Однако самым важным достижением был захват «доброго и на все известного [т. е. много знающего. – Б. М.] языка капитана знатного Георгия Шталь фон Голштен полку графа Делагардии». Этот 19-летний капитан был послан из Ревеля в Нарву с письмами от ревельского губернатора к коменданту Горну. Зашифрованные письма (писанные «цифирью») были переправлены царю, а знатный пленник («доброй фамилии» и приближенный к королю) был допрошен и сообщил русским много полезной информации – «о всех… свейских войсках, сколко с Шлипембахом ныне и в ыных местех, и где король их ныне, и о кораблях»
[680].
До нас дошли «допросные речи» трех шведских корнетов: Гульда, Дункера и Пипенстока, взятых в плен в бою под стенами Нарвы 8 июня
[681]. Судя по содержанию ответов, языкам задавали одни и те же вопросы: сколько в Нарвской крепости бастионов, есть ли подкопы, сколько пушек и боеприпасов, каково количество и состав гарнизона, каковы запасы провианта и сколько его выдают солдатам и офицерам, каковы укрепления Ивангорода, что известно о короле, сколько войск в Колывани и что известно о сикурсе от Шлиппенбаха.
