– У нас, знаете ли, в институте и у самих очень сильный партком, ребята сидят в нем с головой, сами разберутся, кого можно нашим ученым смотреть или там слушать, а кого нельзя. А я их проконтролирую – схожу, посмотрю, чем они там увлекаются. Если что – я им хорошую взбучку задам!
И Анатолий Петрович с Марьяной Александровной, которая и сама была не чужда занятиям живописью, приходили и разбирались. Этой выставкой он был просто потрясен.
– Какая мощь воображения! Антивоенные вещи так и просятся на площадь стоять там в виде монумента. Пусть люди помнят, что такое война.
Обсуждали мы тогда у нас на кухне и еще одно памятное событие, проходившее в том же Доме культуры «Курчатника». Поэтический вечер Евгения Евтушенко. Зал был битком набит, как только не обрушились балконы?.. Евгений Евтушенко был в ударе. Он читал лирику, но публика улавливала в ней глубокий подтекст: «А снег повалится, повалится», «Еще одна попытка быть счастливым», «Наверно, с течением лет пойму, что меня уже нет», но когда дело дошло до «Качки», зал пришел в полное неистовство.
Уцепиться бы руками
За кустарник, за траву.
Травит юнга, травит штурман,
Травит боцман, я травлю.
Волны, словно волкодавы...
Брызг летящий фейерверк.
Вправо-влево, влево-вправо,
Вверх-вниз, вниз-вверх...
Качка.
Евтушенко раскачивался, показывая, что это за разрушительная качка такая, она угрожает все снести на своем пути, – высокий, худой, как верстовой столб, полы расстегнутого пиджака разлетаются, заморский галстук немыслимой расцветки съехал набок, он как бы бросает в зал стихи, выкрикивая их срывающимся немного петушиным голосом, и зал вопит, топает, орет в полнейшем восторге, а потом кидается за автографами. Его окружила толпа молодых и не очень молодых ученых, его не отпускают, с балконов кричат – еще! еще! Он показывает рукой на горло – сорвал голос, но зато успех был грандиозный. Не знаю, был ли еще где-нибудь у Евтушенко, который к тому моменту объездил полмира и везде собирал стадионы, такой же прием...
Вот уж кто действительно в те годы был кумиром публики...
* * *
Александровы много слышали об этом вечере от своей молодежи. Кирилл Петрович и Нина не могли быть на выступлении, поскольку находились в отъезде, и очень об этом сожалели. Евгений Евтушенко для Кондрашина был знаковой фигурой, совсем недавно ему выпало на долю впервые исполнить в Большом зале Консерватории «Тринадцатую симфонию» Д. Шостаковича, написанную на стихотворный цикл стихов Евгения Евтушенко, включая «Бабий Яр».
Это было 18 декабря 1962 года, и Кондрашины пригласили нас с мужем на концерт. Мы понимали, что присутствуем на событии огромного масштаба. Неужели действительно пришла свобода и можно открыто назвать злодеяния фашизма в отношении евреев и оплакать трагедию Бабьего Яра как нашу всеобщую боль?!
До сих пор «Тринадцатая симфония» не исполнялась. На утренней репетиции в Консерватории появился чиновник из идеологического отдела ЦК КПСС и, выразив общее недовольство партийного руководства страны «неудачной» программой предстоящего концерта, строго предупредил администрацию – иностранных журналистов ни в коем случае не допускать! Кирилл Петрович до самого последнего момента не был уверен в том, что концерт состоится. Но вот – состоялось.
Небывалый подъем, который испытывал зал, всколыхнул и другие эмоции – сострадания, сожаления, надежды. Публика как будто бы сплотилась в единый коллектив, на одном дыхании прослушав гениальную симфонию Шостаковича с хором басов, столь мощно прозвучавшую в исполнении Кондрашина...
Зал чуть не обрушился от оваций – композитора, поэта и дирижера вызывали бесчисленное количество раз, это был феерический успех.
* * *
Переживать трагические события задним числом – характерно для нашей российской истории.
Недавно (3 апреля 2010 года) мы, наконец, увидели фильм Анджея Вайды «Катынь» и содрогнулись – и на этот раз Правда все-таки дошла до широкой аудитории – с запозданием на семьдесят лет.
* * *
Я еще вернусь к этому концерту ниже. А теперь перенесемся на нашу кухню, к нашим гостям.
По всей видимости, Анатолию Петровичу и Марьяне Александровне интереснее всего было послушать Кондрашина. Для них это был другой мир, о котором все мы мало что знали. И Кирилл Петрович красочно обрисовал нам свою участь поднадзорного руководителя большого коллектива – оркестра. С одной стороны – нищенское финансирование и отсутствие площадок для выступлений не только в провинции, но и в столице. С другой стороны – вмешательство вышестоящих инстанций во все внутренние дела оркестра. Ну, например, в составление репертуарного плана. Ведь московский музыкальный коллектив должен был пропагандировать в капстранах русскую классическую и особенно советскую музыку.
– Помилуйте, – возражал Кондрашин на указания свыше, – но при чем тут Хренников и Свиридов, когда речь идет о Бетховенском фестивале?..
Кадровый состав оркестра также не давал покоя начальству.
– Что вы имеете в виду под «кадровым составом»? – дожимал Кондрашин своих контролеров. – Если я выгоню из оркестра всех евреев, то кто, скажите пожалуйста, будет играть?..
Приходилось все же давать «добро» этим оркестрантам на выезд – а как же, ведь у них отнимали львиную долю заработанной за рубежом волюты. Но так было со всеми командировочными в то время.
* * *
О том, как заканчивалась в бывшем СССР карьера музыканта, мне рассказывал мой близкий друг Марк Лубоцкий, скрипач, победитель конкурса имени Чайковского 1971 года.
Последние свои гастроли ему никогда не забыть.
Он был послан на Дальний Восток нести в массы музыку и дальше на Сахалин. И вот в городе Находке или Корсакове Марк Лубоцкий дает скрипичный концерт. В барак, ветхое строение, доставшееся нам в наследство от японцев, согнали воинскую часть, и солдатики, шмыгая носами и дуя в ладони, слушали Паганини и Гайдна. А в первом ряду сидели степенные бабушки, обвязанные платками, в телогрейках и тихо поскрипывали спицами.
Солдатики, благодаря судьбу за то, что она послала им возможность хотя бы немного оттаять, хлопали в заскорузлые ладони и просили:
– Пожалуйста, музыкант, сыграй еще!
И музыкант играл, не жалея свои замерзающие пальцы и драгоценный итальянский инструмент – в бараке было все же теплее, чем снаружи, где бесновалась вьюга и угрюмо ревел океан.
При первой возможности Марк Лубоцкий переехал на ПМЖ сначала в Голландию, потом в Германию. Продолжает там концертировать, преподает.
Родина у нас – ведь она такая обширная, что же она не обойдется без одного какого-то скрипача?!
...И тут до меня доносится откуда-то из высших сфер пропетое чистым дискантом:
