– Застрелился, застрелился!..
Начало послесталинской эпохи отозвалось у нас в Переделкине выстрелом из именного боевого оружия прямо в сердце. Не вынеся мучений совести, когда уже не помогали никакие запои, 13 мая 1954 года покончил с собой Александр Фадеев. Борис Пастернак при всей своей кажущейся мягкости все же нашел в себе силы заявить, чтобы его освободили от непомерной для него обязанности подписывать воззвания, приводившие к расстрелу. «Не я дал жизнь этим людям, не мне ее у них и отбирать!» – так он сказал руководству Союза писателей, так, по некоторым свидетельствам, написал в письме к Сталину. Не смог от этого отгородиться генеральный секретарь Союза писателей СССР, кандидат в члены ЦК КПСС, депутат, лауреат и пр. и пр. Александр Александрович Фадеев.
Будучи в здравом уме и ясном сознании, Александр Александрович сел в кресло, обложился подушками, чтобы не слышал сын Миша, находившийся на даче, и направил револьвер прямо в сердце.
* * *
Мне многие рассказывали о том, какая зловещая тишина висела над нашим поселком в годы ежовщины, когда из него чуть ли не каждую ночь черные воронки увозили кого-то из его обитателей. Сталкиваясь по утрам на какой-нибудь аллее, соседи, прекрасно зная обо всем происходящем, старались проскочить мимо встречных и опускали глаза. Избави бог было проронить хотя бы слово – ведь совершенно неизвестно, как оно могло быть истолковано.
Теперь все было совсем по-другому... Это было несомненным завоеванием нового времени, теперь можно было хотя бы поделиться с какой-нибудь живой душой своими мыслями и сомнениями. В тот день, когда Александр Фадеев покончил с собой, Переделкино гудело, шумело, недоумевало и терялось в догадках. Все бегали друг к другу. «Да как же так – ведь только вчера был в гостях, сидел у своего друга Либединского, гулял по аллее, разговаривал с тем-то и тем-то...» Отношение к этой смерти было неоднозначным, кем он был – жертвой или... Страшно вымолвить это слово.
Тогда еще никто не знал, что Фадеев обратился с предсмертным письмом к правительству, обвиняя советских бонз в тотальном подавлении свободомыслия и удушении любого свежего направления в искусстве. Письмо отчаянное, крик души, исходивший из сердца человека, замученного угрызениями совести, истерзанного страданиями за свое невольное соучастие в преступлениях сталинского режима. Письмо это пролежало в тайных архивах КГБ более шестидесяти лет, прежде чем стало доступным широкой публике.
* * *
Теперь полный текст этого письма каждый может прочитать в Интернете.
Близкие друзья и родные Фадеева – его жена Ангелина Осиповна Степанова, сыновья Саша и Миша, Маргарита Иосифовна Алигер и их общая с Фадеевым дочь Маша – были просто убиты. На похоронах две эти несчастные женщины стояли, насколько я помню, с детьми, по обе стороны гроба...
Список литераторов, погибших так или иначе под пятой государственного деспотизма, увеличился, и теперь к нему присоединилось еще одно имя – Александра Фадеева.
* * *
Мои родители не были в особенно близких отношениях с А.А. Фадеевым, до войны они общались в связи с тем, что А.О. Степанова играла одну из заглавных ролей в отцовской пьесе «Земля», шедшей тогда во МХАТе.
После войны, насколько я помню, знакомство продолжалось лишь поверхностно, зато мы с Юрой, можно так сказать, дружили с Маргаритой Алигер и обеими ее дочками.
Старшая дочь Маргариты Алигер – Таня Макарова, чей отец погиб на фронте в самом начале войны, оставив ее совсем еще крошкой, – была красавицей и необыкновенно талантливой поэтессой. Сам Даниил Семенович Данин, знаток поэзии, был очарован стихами Тани Макаровой. Помню, он цитировал наизусть ее сказку, кажется, о слоненке, которую издали в «Детгизе». Таня была также замечательной переводчицей и начала довольно широко печататься в журналах и поэтических сборниках. Этой красавице, вышедшей замуж за такого же красавца, как она сама, была отпущена несправедливо короткая жизнь. Она умерла от лейкемии в расцвете молодости.
Маша, дочь Александра Фадеева, родилась во время войны и носила фамилию своей матери. Но тот, кто знал ее отца, сразу же видел в ней несомненное сходство с Фадеевым. Один только взгляд этих глаз – выпуклых и как бы наполненных голубой мерцающей плазмой. В остальном она была такая же миниатюрная, как ее мать.
В Переделкине мы с ними редко встречались, хотя Маргарита Алигер жила с нами по соседству в поселке «Литгазеты». Но однажды, когда Маша была уже взрослой девушкой, мы с Юрой встретились с ними в Коктебеле. У Маши тогда был бурный роман с немецким поэтом Гансом Магнусом Энцельсбергером, с которым она познакомилась в Москве на поэтическом семинаре своей матери. Молодые люди бешено влюбились друг в друга, и начались типичные мучения советской девушки, которую ни за что не хотели отпустить к ее возлюбленному за границу. Полюбив на свою беду иностранца, а не нашего хорошего русского парня, она при этом рвалась к нему за кордон не для того, чтобы выдать там государственные секреты, а имея в виду, как говорится, совсем иное. Но разрешения на выезд ей ни за что не давали.
* * *
На наших глазах в скором времени разыгралась еще одна подобная драма, когда молодую женщину из Курчатовского института не хотели отпустить к мужу в Германию. В судьбу этой пары вмешался А.П. Александров. Прекрасно понимая, что героиня романа не владеет какими бы то ни было государственными тайнами, а также имея уважение к Любви как к человеческому чувству, он отправился к Андропову и убедил его дать «добро» на выезд. Пострадал лишь отец молодой женщины – он, будучи в больших чинах, вынужден был подать в отставку. А ведь и в самом деле – как это он так воспитал свою дочь, что ее угораздило влюбиться в западного немца!
* * *
Так вот о Маше.
Коктебельский отдых пошел для нее прахом, так как она все время проводила на почте, дожидаясь звонка от Ганса Магнуса или совершенно тщетно пытаясь дозвониться ему в Германию.
Можно себе вообразить, какие усилия пришлось приложить Маргарите Алигер, чтобы добиться для Маши вожделенной визы. Но эта маленькая женщина обладала несгибаемой волей и не отступилась до тех пор, пока Маша не оказалась в объятиях у Ганса. Итак, они воссоединились, и, казалось бы, с таким трудом завоеванное счастье должно было длиться вечно.
Однако ничего подобного не произошло. Этот брак каким-то роковым образом не сложился до такой степени, что они не только вскоре разошлись, но Маша переехала жить в другую страну и обосновалась в Лондоне. Конечно, Ганс Магнус ей помогал, однако чем она могла заняться в Англии, оставалось для меня загадкой. В редкие ее приезды в Москву они с матерью приходили к нам в гости вместе с Даниилом Семеновичем Даниным и Софьей Дмитриевной Разумовской, которые, несмотря на разницу в возрасте, были нашими любимыми и близкими друзьями.
Маргарита Алигер, поскольку они пришли к нам в новую квартиру, принесла на подносе хлеб-соль, что было необыкновенно трогательно. Та ее солонка и до сих пор служит украшением нашего стола. Я в свою очередь подарила Маше колечко с камеей, которое она, не снимая, носила. Маша была одна, у нее не было ни постоянного друга, ни друзей, и судя по всему, чувствовала себя неприкаянной там, в Лондоне. Но и возвращаться в Москву не собиралась.
