Семейная идиллия Эдлиса продолжалась недолго, поскольку его вторая жена вскоре с одним молодым человеком уехала в Америку.
К его чести надо сказать, что отзывался он о своей второй жене в самых восторженных тонах, превознося ее красоту, ум и женское обаяние.
– Каждый день, который она была со мной, был счастливым днем моей жизни! – говорил он.
О господи, ну что на это можно сказать!
Так Юлиус остался один и больше никогда не женился.
* * *
Он снова сблизился с нами. Когда оргсекретарь Союза писателей, всесильный Юрий Верченко, нашел Ю. Эдлиса достаточно маститым и выделил ему половину литфондовской дачи в Переделкине, что было по нашим российским меркам высочайшим показателем литературного признания, он переехал, как я говорила выше, в Переделкино на «ПМЖ». Это не помешало нашему плотному с ним общению, которое продолжалось долгие годы. Однако нельзя сказать, что в наших отношения все шло ладно и гладко. Мы с ним часто спорили, расходились в оценках, в особенности по поводу незаслуженной, по мнению Эдлиса, славы, выпавшей на долю отдельным окружающим нас литераторам. С точки зрения «чистого искусства» с Эдлисом нельзя было не согласиться. Выяснялось, – как с досадой и негодованием объяснял нам Юлиу, – что одни, так называемые прозаики, на самом деле просто документалисты, не имеющие никакого отношения к художественному творчеству; другие и вовсе детективщики, про них и говорить нечего; третьи, именуемые талантливыми драматургами, на поверку являются не кем иным, как сочинителями либретто по чужим произведениям для музыкальных постановок в популярных театрах! И все они пользуются шумным успехом и процветают! – кипел Юлиус праведным гневом, и на головы его недавних друзей обрушивались потоки страстных упреков и обличений. Справедливости ради замечу, что были среди них неприкасаемые, такие как Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Василий Аксенов. Нежную привязанность к ним Эдлис пронес через всю свою жизнь, боготворя их и временами страдая от небрежного обращения большого таланта со своим собратом по перу, которым они порой – возможно, совершенно бессознательно – злоупотребляли. Откровенные признания Эдлиса на страницах повести «Четверо в дубленках и другие фигуранты» неожиданно открывают нам совсем другую сторону его характера – сентиментального, с обнаженной кожей, болезненно реагирующего на малейший укол, задевающий его самолюбие. Это был, как говорится, бэкграунд сложной натуры нашего друга Эдлиса.
Нам с моим мужем тоже приходилось сносить его нападки:
– Хороша эта ваша академия, которая выбирает в свои члены Хасбулатова! – бросал он в запальчивости мужу.
Думаю, моему мужу, как академику РАН, не очень-то приятно было это слышать. А главное, на это нечего было возразить.
В мой огород летели не мелкие камешки, а целые булыжники:
– Ну, а Союз писателей давно уже стал фикцией – в нем состоят одни только переводчики да разные Маринины! – и Эдлис принимался на чем свет стоит клясть и переводчиков, и «разных Марининых».
Я старалась поскорее пригласить всех за стол.
Юлиу Эдлис был вообще из породы рассерженных, – но вполне возможно, у него были все основания быть таковым!
Примерно за год до смерти Юлиу начал сильно болеть, лежал в клиниках, однако здоровье его ухудшалось.
Он умер у себя на даче в Переделкине в феврале 2010 года.
* * *
Для одной звездной пары, когда они соединились, Переделкино стало родным домом. Эта звездная пара – Зоя Богуславская и Андрей Вознесенский.
В своих заметках о переделкинских обитателях я в основном касаюсь тех, с кем я была лично знакома и с кем общалась. Что же касается Зои Богуславской, то с ней мы к тому же отчасти родственники. Длительное время – лет шестнадцать – она была женой старшего брата моего мужа – Бориса Кагана, а по-домашнему Бобы. Их сын, Леонид Богуславский, блистательно влился в ряды наших первопроходцев-предпринимателей, создав фундамент своей деятельности и процветания исключительно силой своего интеллекта.
* * *
А познакомились мы с Зоей, когда только начали встречаться с моим будущим мужем Ю.М. Каганом. Он привел меня в свою семью, они тогда жили все вместе на Ленинградском шоссе – мать, отчим, сестра с мужем и брат Боба с Зоей. Возможно, я впервые оказалась в столь густо населенной квартире, не подозревая тогда еще о том, что вскоре и сама покину наш дом в Лаврушинском переулке и из большой четырехкомнатной квартиры моих родителей перееду вот сюда, в семиметровую комнатушку, выгороженную из проходной комнаты, где в настоящее время обитали Зоя с Бобой. Мы с Юрой поселились в ней как бы на смену предыдущей паре.
– Ну, я надеюсь, эту девочку мы никуда от себя не отпустим, – сказала Зоя, едва мы с Юрой переступили порог прихожей. – Пусть она будет с нами.
Помню, как согрела меня эта реплика, но и все остальные оказали мне самый сердечный прием – сестра Елена Ржевская и ее муж Изя Крамов, мать Рахиль Соломоновна и отчим Борис Наумович, а также их гости Яков и Фира Смородинские.
Удивительная эта семья, куда я попала: брат – Борис Каган – известный конструктор, кибернетик, отмеченный самыми высокими государственными наградами. Сестра – Елена Ржевская – легендарная женщина, прошедшая всю войну, писательница, ее муж – автор целого ряда публикаций о деятелях современной культуры. И, наконец, их гости – знаменитый физик Яков Смородинский с женой Фирой.
Мы с Зоей и Бобом очень подружились. Вскоре они переехали в отдельную квартиру, полученную Б.М. Каганом, там собиралась компания их друзей, из которых особенно выделялся Николай Шереметьевский, в недалеком будущем известный академик, друг и товарищ по работе Бориса, большой шутник и острослов, а также Зоины подруги – Нея Зоркая, Инна Вишневская, именитые литературные дамы, верные Зое во всех перипетиях жизни. Зоя садилась за пианино, напевала знакомые мелодии, мы подтягивали ей хором. Когда дело доходило до стихов:
Прости, прости меня, Прасковья, что я
пришел к тебе такой,
хотелось выпить за здоровье, а вот я пью
за упокой, —
все начинали хлюпать носами, едва сдерживая слезы, – военные песни задевали нас до глубины души... Зоя всегда поражала меня четкостью мышления, организованностью, работоспособностью, а в компании – умением создавать вокруг себя атмосферу непринужденности и дружелюбия.
* * *
Часто мы оказывались вместе на отдыхе в Коктебеле, ходили в бухты и на Карадаг, на вечера в дом Волошина. Засиживались до ночи вокруг костра, слушали песни под чью-нибудь гитару, а иногда на костер приходили поэты и читали стихи. Все сидели, не шелохнувшись, точно околдованные, – южная ночь, звезды, запах полыни и моря, звучат неповторимые и столь знакомые голоса – Ваншенкин, Поженян, Вознесенский, Евтушенко...
Мужскую половину нашей семьи, Бобу, Юру, Леню, старшего сына Бориса, Колю, и нашего сына Максима – связывал еще один спортивный интерес – все они были заядлые теннисисты и пропадали на кортах часами.
