* * *
В Переделкине, где с самого начала совместной жизни они поселились, мне неоднократно приходилось наблюдать, как Зоя несется в корпус литфондовского Дома творчества, где она снимала номер для работы. Главной ее заботой было таким образом проскочить через литфондовский парк, где гуляли писатели, чтобы никто из коллег не остановил ее поговорить, – знакомое состояние. Завидев меня, она на минуту задержалась и, как всегда, сказав что-то лестное и очень для меня приятное, помчалась дальше, чтобы дорваться, наконец, до письменного стола.
В то лето, когда мы с моим мужем снова оказались в стране моего детства и юности – в Переделкине, мы обитали в Доме творчества писателей. Выходя на прогулку, я часто наблюдала, как Андрей, кружа по «Неясной поляне» и отчаянно жестикулируя, вслух декламировал стихи, повторяя одну и ту же строку и, видимо, добиваясь ее полной гармонии – с чем?! Быть может, с этой природой, с лугом, простирающимся до речки Сетунь, окаймленной густым лозняком, с холмистым взгорьем, поросшим высокими соснами, с самим этим воздухом нежаркого подмосковного лета? Он весь напоен здесь поэзией – здесь жил Пастернак, черпая вдохновение в этих окрестностях, увековеченных в его стихах... Здесь написаны многие, ставшие впоследствии знаменитыми, строки Евтушенко, Окуджавы, Рождественского, Вознесенского, Светлова...
Получилось так, что один раз я чуть не помешала Андрею. Увидела его издали на аллее возле дачи Пастернака, и Андрей меня заметил и замахал руками – вовсе не приветствуя, а напротив того, отгоняя, да еще для верности приложил палец к губам – мол, ни слова!
Я обошла его стороной, так что, надеюсь, он сумел закончить строку или, быть может, поймать на лету удачную рифму.
Через некоторое время, встретив меня все в том же клубе писателей, Андрей был особенно приветлив и внимателен – заглаживал недавнюю неловкость. Меня его внимание всегда исключительно трогало. И я думаю, не одну меня. Окружающим женщинам, наверное, трудно было смириться с тем, что Андрей принадлежит одной лишь Музе. У него было слишком много искушений, чтобы ни одному из них не поддаться.
Возможно, как и раньше, в какие-то мгновения он снова обращался к Зое с мольбой:
«Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного...» –
Эта тема молитвы, столь характерная для русской поэзии, звучит в стихах Вознесенского с большим эмоциональным накалом:
Матерь Владимирская, единственная,
первой молитвой – молитвой последнею –
я умоляю –
стань нашей посредницей.
Неумолимы зрачки ее льдистые.
Я не кощунствую – просто нет силы,
жизнь забери и успехи минутные,
наихрустальнейший голос в России —
мне ни к чему это!
Видишь – лежу – почернел, как кикимора.
Все безысходно...
Осталось одно лишь —
Грохнись ей в ноги,
Матерь Владимирская,
Может, умолишь,
может, умолишь...
Такая молитва не может остаться без ответа. Им было на роду написано – быть вместе. Зоя всегда была женщиной его судьбы, без нее он не мог существовать, без нее он не мог писать стихи.
* * *
Бывают какие-то детали, два-три штриха – и перед тобой всплывает целая картина прошлого, которое, оказывается, не кануло в небытие, а просто до поры до времени дремало там под спудом. Вот так и я – увидела стопку детских игр своего внука на столе и вспомнила, как это было когда-то.
Однажды мы пересеклись с Богуславской и Вознесенским на каникулах в Дубне. У Андрея было выступление в Доме ученых – толпы жаждущих на него попасть атакуют ампирный особняк, бешеный успех, все мечтали затащить их в гости, в ресторан, на прием. Но напрасно. Они скрывались в гостинице и только изредка вылезали из своего номера. Как-то я столкнулась с Зоей в коридоре. Зоя тащила целый ворох коробок с детскими играми – лото, домино, «морской бой» и что-то еще в том же роде.
– Зоя, для чего это тебе?
– А мы с Андрюшей в это играем!
Бог ты мой, меня это признание просто поразило. Нет, им действительно никто не был нужен, нужно было только быть друг с другом, но при этом почему бы не сыграть в лото?!
У Зои тогда были небольшие проблемы со здоровьем. Она отшучивалась, но Андрей беспокоился ужасно. Всматривался в нее испытующим взглядом, как будто бы стараясь просветить ее насквозь и узнать, что там у нее внутри. И беспрерывно донимал ее вопросами:
– Ну, как ты?! Болит? Нет, я вижу, что она больна... Таня, скажи ей, пусть сходит к врачу... Таня, скажи ей, что надо провериться... Она слишком много работает. Вообще, прозаику гораздо тяжелее приходится, чем поэту... – и он вглядывался в нее своими пронзительно голубыми глазами с надеждой и мольбой.
На даче у Зои картины Шагала соседствуют с незатейливым уютом. Кошка в лукошке, домашние тапочки, а в кухне на стене над столом кнопками прикреплена вырезка из только что вышедшей газеты с подборкой стихов Вознесенского.
– Никто не умеет так писать о любви, как мой мальчишечка! – говорит она подругам, сияя неподдельным счастьем избранницы фортуны.
Часто на пляже где-нибудь в Пицунде, Коктебеле или Дубултах мой муж, Юрий Каган, оказывался в центре внимания полуодетого кружка литераторов – тогда было такое время любознательных. И вот этим любознательным лирикам интересно было послушать знакомого физика – ученика Ландау, участника атомного проекта, сотрудника Курчатовского института. Он, вероятно, мог рассказать им что-то новое, находящееся там, за семью печатями человеческого познания. Это были благословенные 60-ые всеобщего объединения, годы озарений в науке, в поэзии, в общественном сознании. Мы потом со многими дружили из той блестящей плеяды поэтов и писателей – с Изольдом Зверевым, Анатолием Аграновским, Юлиу Эдлисом, Григорием Баклановым, Львом Устиновым, Максом Бременером, Авениром Заком, Исааем Кузнецовым, Григорием Поженяном, Эдуардом Радзинским.
Однажды провели целый вечер и даже часть ночи с Евгением Евтушенко и его тогдашней женой Галей. В Большом зале Консерватории было первое исполнение симфонии Шостаковича на стихи Евтушенко «Бабий Яр» – выше я уже писала об этом. Дирижировал Кирилл Кондрашин – от него мы и получили приглашение. Концерт был триумфальный. Море цветов, нескончаемые овации. Зал стоя аплодировал гениальному композитору, потрясающему дирижеру и поэту, совершившему гражданский подвиг, увековечив память о безвинных жертвах геноцида. О боже, сколько в истории нашей этих безвинных жертв! Темным-темно в ней от этих теней...
