* * *
В 1931 году, имея на руках годовалого ребенка, т.е. меня, с бабушкой Татьяной Никаноровной и кое-каким скарбом мои родители переезжают в Москву. Здесь отец перебивается журналистскими заработками, печатает приключенческие сериалы с продолжением, репортажи с места событий.
Но отсветы пережитого, громовые раскаты тех страшных событий Гражданской войны, которые столь недавно проходили на его глазах, не утихают в его сознании, не дают покоя.
Он сел за книгу. Писал одержимо, ночами, при свете керосиновой лампы, на общей кухне снимаемой нашей семьей квартиры, а вернее – комнаты в перенаселенной коммуналке в Кунцеве, с шершавым дощатым полом и въедливым запахом не то от примуса, не то от керосинки. Кормилицей семьи тогда была мама, она работала редактором в одной заводской многотиражке.
Но вот роман «Одиночество» закончен. В нем нашла отражение одна из трагических страниц хроники Гражданской войны – история крестьянских волнений на Тамбовщине в 1918–1922 годах. Непримиримая ненависть к большевикам согнанного со своей земли Петра Ивановича Сторожева, жаркая любовь батрака Леньки и дочери крепкого хозяина-середняка Наташи Баевой, неудержимая ярость в борьбе с красными Александра Антонова, бывшего «экса», побывавшего в заключении у красных и теперь провозгласившего себя защитником крестьян, и простодушная вера в него обездоленного народа... Все это в органическом сплаве составляет основное содержание романа.
Начинается он с описания Тамбова в преддверии Гражданской войны:
«...Холод, мерзость, трусливый шепоток – губернский город Тамбов. Март восемнадцатого года... (...) Непогода и страх загнали обывателей в дома. На тяжелые щеколды заперли люди двери, дубовыми ставнями закрыли окна».
Но никакие запоры не могли спасти обывателя от надвигающейся бури. Мятеж, как пламя пожара, распространился по всей Тамбовской губернии и перекинулся на сопредельные с ней регионы. В романе дается картина разрухи, обнищания, голода, которые обрушились на Тамбовщину в результате революции и Гражданской войны.
И хотя это произведение писалось по законам советского времени, оно далеко выходит за рамки идеологических канонов той поры: и в обрисовке объективных обстоятельств противостояния восставшего народа и всей мощи государственной машины подавления, а также в изображении злейших врагов коммунистов в лице Сторожева и Антонова. Как писал впоследствии маршал М.Н. Тухачевский: «Крестьяне доброжелательно относились к партизанам. Однако по отношению к красноармейцам проявляли поголовную ненависть и открытую вражду... Мы вели войну не против бандитизма, а против народа» («Холокост российского крестьянства, или Правда о народном восстании 1918– 1921 гг.», информационный портал «Пенза-онлайн» http.\ www.penza-online.ru).
Такое запоздалое прозрение посетило маршала Тухачевского накануне собственной гибели в аду репрессий.
В начале 1935 года никому не ведомый автор Николай Вирта переступил порог журнала «Знамя», где главным редактором был Всеволод Вишневский, и вручил ему рукопись романа «Одиночество».
Много позднее отец писал в дневнике, что тогда он главным образом надеялся на чудо. И это чудо произошло.
Всеволод Вишневский прочитал роман и сразу оценил новое сильное дарование, взошедшее на литературном горизонте. Он одобрил роман, в котором Николай Вирта с подлинной страстью сказал слово Правды о страданиях и надеждах русского крестьянства, о трагедии Гражданской войны. Все это требовало от писателя помимо глубинного понимания описанных в романе событий еще и большого гражданского мужества. Мой отец, будучи человеком с неблагополучной биографией, разумеется, подставлял себя под удар, но жажда высказаться, видимо, превосходила все прочие чувства.
Роман «Одиночество» вышел в № 10 журнала «Знамя» за 1935 год, а в следующем году был опубликован отдельной книжкой в серии «Роман-газета». Широкая известность и слава пришли к отцу, что называется, в одночасье, после появления на прилавках магазинов его первой книги, ставшей «бестселлером». В эту тонкую в пожелтевшей бумажной обложке тетрадку – вот она передо мной – вместилось столько человеческих судеб, столько горя и страданий людей, обреченных жить в эпоху революционных потрясений, что она никого не могла оставить равнодушной.
Но праздновать победу моему отцу было явно преждевременно. Отношение к роману Николая Вирты, в особенности в официальных кругах Союза писателей, было далеко не однозначным. В образе главного героя книги Петра Сторожева, подлинного хозяина земли, в буквальном смысле слова политой его кровью и потом и не собиравшегося добровольно отдавать ее в чужие руки, многие усмотрели апологетику кулачества, или иначе говоря, моральную поддержку враждебной идеологии. Именно под этим многозначительным заглавием – «Апологетика кулачества» в редакции газеты «Правда» уже лежала разгромная статья, целый подвал, написанная критиком В. Ермиловым, обладавшим безошибочным нюхом на запросы конъюнктуры и всегда готового исполнить пожелания начальства. Подобная публикация в печатном органе ЦК ВКПб означала бы если не физическую расправу с писателем, то уж наверняка загубленную литературную судьбу.
Но тут произошло нечто невероятное, о чем так часто рассказывал мой отец.
Его вызвал Л. Мехлис, в то время главный редактор «Правды». Предшествовало этому событию, как выяснилось из дальнейшего, то обстоятельство, что Мехлис по своим каналам узнал, что товарищ Сталин прочитал роман, и Мехлису ничего не оставалось делать, как вслед за Сталиным тоже его прочитать, а заодно посмотреть, что собой представляет автор этого произведения.
И вот отца вызывают в «Правду».
Разыскать нас в то время было непросто – в нашей кунцевской съемной квартире не было даже электричества, а уж тем более телефона. Однако это было сильной стороной тогдашнего режима – если надо, достанут со дна морского.
* * *
И тут перед семьей встал вопрос – в чем должен был предстать отец пред очи столь высокого начальства. Ни про какие костюмы в те времена и слыхом не слыхивали, спасибо, приличные брюки с рубашкой нашлись. А вот с обувью была проблема – пришлось старые парусиновые полуботинки на шнурках получше начистить зубным порошком и в них отправляться по вызову. Благо время было летнее.
Когда отца ввели в кабинет партийного босса, Мехлис сидел за столом и что-то читал, не сразу подняв на вошедшего свой начальственный взор. Когда же он его поднял, переждав несколько мучительных для посетителя мгновений, он с неподдельным изумлением окинул тощую фигуру отца и грозно воскликнул:
– Зачем пожаловал?!
– Так вы же меня вызывали...
– Не тебя, а твоего отца!
– Но у меня нет отца. Он...
– Как, так это ты написал роман «Одиночество»?
– Да, это я.
Вслед за этим разговором последовал еще один разговор, который мой отец мог слышать лишь с одной стороны, но от этого он был не менее впечатляющим. Мехлис снял телефонную трубку и произнес:
