Антон Иванович (стонет)».
Марья Ивановна, жена главного героя, рассказывает мужу о встрече с одним своим знакомым:
«– Куда же, – спрашивает, – он уезжает?
– В Данию, – говорю.
– Ах, вот как, а может быть северней? – и захихикал.
– Почему, – спрашиваю, – северней?
– А теперь, – говорит, – очень многие на север едут, на Колыму, например. Иные, конечно, по своей охоте, а иные, – тут он опять захихикал, – а иные и не по своей».
И дальше:
«Пропотеев: Вот бы, Беня, устроить такой микроскоп, вот такой, – и через означенный микроскоп все сто миллионов и пропустить на предмет выяснения социальной сути. Всех – никому не давать пощады!
Беня (шепотом): И вышестоящих?»
* * *
В доме у Антона Ивановича настали «безумные дни» – жена умоляет Антона Ивановича вспомнить, что он такое совершил, домработница Мавра сушит сухари, друзья и сослуживцы делают вид, что с ним вообще не знакомы.
К счастью, узел в конце концов распутывается, клеветник изобличен и получает заслуженную пощечину.
Казалось бы, Зло было наказано, и все же спектакль оставлял по себе далеко не безобидное ощущение.
Премьера спектакля состоялась морозным вечером 24 декабря 1939 года в театре Революции (ныне Театр им. Маяковского), и очевидец – Олег Леонидович Леонидов – рассказывал мне, как они с женой смотрели спектакль в нетопленом зале и дрожали то ли от холода, то ли от страха. Как это – разве возможно было предположить, что в нашей советской стране могут сажать просто так, по доносу?!
Вскоре на спектакль, о котором шли уже шумные толки в столице, пожаловала Полина Семеновна Жемчужина, жена председателя Совнаркома В.М. Молотова.
В то время ей, должно быть, и в страшном сне присниться на могло, что через несколько лет по обвинению в «сионизме» она сама будет арестована, а ее всесильный муж не сможет (поскольку невозможно себе вообразить, что не захочет) вырвать ее из лап НКВД вплоть до смерти Сталина.
П.С. Жемчужина была возмущена увиденным и, вызвав к себе в предбанник правительственной ложи автора пьесы Н. Вирту и постановщика В. Власова, устроила им страшный разнос. Жена наркома обвинила создателей этого вредного сценического действа, в особенности автора пьесы Николая Вирту, в «клевете на советскую власть, якобы допускающую необоснованные репрессии», – мол, что же это получается?! У нас людей хватают и – прямиком на Колыму?!
На следующий день спектакль был с треском выкинут из репертуара, а пьеса Н. Вирты «Клевета, или Безумные дни Антона Ивановича» как враждебная нашему советскому строю запрещена на вечные времена. (Ныне опубликована в журнале «Современная драматургия», № 1 за 2006 г.)
Это был сильнейший провал. Отцу напоминали о том, что ему не следует зарываться... Иначе... Иначе терпение властей наконец может лопнуть.
* * *
Действительно, когда я сейчас перечитываю эту отцовскую драму, меня берет оторопь. Похоже, он совсем расслабился, когда ее писал, позабыл, в какой стране живет, и без всяких на то оснований вообразил себя вольным художником. Конечно, надо отдать должное его гражданскому мужеству. В те годы тотального подавления всякой свободы слова прикоснуться к зловещей теме массовых репрессий было более чем смелым шагом со стороны писателя, чья биография была далеко не безупречна.
Надо полагать, в сложившейся ситуации со спектаклем отец был бессилен к кому-то взывать и просить о восстановлении в правах быть может лучшего своего драматургического произведения. Скандал с этой пьесой носил столь отчетливый политический характер, что на уровне Главреперткома ничего невозможно было изменить.
Но за других, также терпевших притеснения от Главреперткома, отец пытался вступиться незадолго до собственного провала, о котором тогда еще он знать не мог, поскольку премьера спектакля состоялась несколько позже.
* * *
13 апреля 1939 г. в газете «Правда» была опубликована статья Н. Вирты «О смелости подлинной и мнимой» – привожу выдержку из нее:
«Недавно, как известно, Главрепертком оскандалился с пьесой Ленча и Войтехова «Павел Греков». После этого он оскандалился с пьесой Ю. Германа «Сын народа».
Работники Главреперткома во главе с тов. Вдовиченко проследовали на просмотр «Сына народа» в Ленинградский театр комедии. После спектакля была собрана труппа, и началось обсуждение пьесы. Выступали критики, драматурги и артисты. Все они находили спектакль хорошим, а работу артиста Гарина, который исполнял главную роль – врача Калюжного, – превосходной.
Работники реперткома были иного мнения. Товарищ Карская заявила: главный недостаток пьесы – это образ Калюжного в исполнении артиста Гарина. Сына народа не получилось. Такой образ Калюжного не устраивает (?!) советского зрителя... Не получилось советского ученого... Тема и идея не получили должного разрешения.
Слово взял работник реперткома тов. Коган.
– Образ врача Калжного, – сказал он, – Гариным решается неправильно. Образ Калюжного не удовлетворяет. Не удовлетворяет по линии внешнего вида Гарина (?) ...Образ сына народа должен быть образом типическим, собирательным. Поэтому мы представляем его себе сильным, мужественным, крепким, оптимистичным. (Молодцом с плечами в косую сажень и зубами «Хлородонт». – Ник. В.)
Тем не менее театр пьесу показал, и ныне она пользуется успехом именно из-за образа Калюжного. Через несколько дней, когда спектакль шел с успехом, товарищ Карская, почувствовав неудобство положения, разрешила спектакль, мотивируя его отчасти тем, что Гарин, мол, изменил трактовку образа. Карская солгала. Гарин в угоду реперткомовским вкусам от своего принципа не отступил».
* * *
Борьба с реперткомом и всякими другими рогатками на пути к выходу любого спектакля на публику носила в то время характер затяжной окопной войны. Бой шел за каждую сомнительную реплику, за каждую ассоциацию, несущую в себе опасный смысл. Драматурги изощрялись в эзоповом языке, публика бурно реагировала на всякое несанкционированное обнажение подтекста. Таким образом в театре шла как бы двойная игра.
* * *
Был ли мой отец счастлив в то время? Я этим вопросом тогда по молодости лет не задавалась, а мое детство из столь далекой ретроспективы, и предвоенное, и послевоенное, в нашем доме в Лаврушинском переулке и в Переделкине рисуется мне в самых радужных тонах.
Вероятнее всего, наиболее яркими чертами характера моих родителей были их общительность и гостеприимство. У них было множество друзей и приятелей как среди писателей, так и среди художников, артистов, военных. Отец поддерживал постоянные контакты с Тамбовским краем, мама заботилась о своих костромских и ленинградских родственниках. С Ленинградом их связывало очень многое. Постоянные литературные дела отца, тесные родственные отношения с семьей маминого брата дяди Мити, а также дружба с Юрием Павловичем Германом и его женой Таней. Мои родители часто наведывались в Ленинград, а Германы приезжали к нам в Москву и останавливались у нас в Лаврушинском переулке. Когда долго не виделись, обменивались письмами. Вот одно из таких шутливых писем Ю.П., проникнутое его неподражаемым юмором и вместе с тем сердечное и доброе:
