Конечно, наши невзгоды на фоне масштабных катаклизмов, потрясавших страну, могли бы показаться незначительными, но мы с мамой чувствовали себя несчастными и беззащитными. Отец к тому времени окончательно ушел из семьи, да и у меня на личном фронте дела обстояли не лучше – молодой человек, который вроде бы до этого меня очень любил, после злосчастной публикации в «Комсомольской правде» исчез с глаз долой и не появлялся. И тут до нас доходит слух, что меня хотят направить учителем начальной школы куда-то в провинцию.
Для мамы, как и для меня, это была бы трагедия – я никогда не питала склонности к преподаванию, а поскольку уже вступила на литературный путь, начав печататься как переводчик, будучи еще на студенческой скамье, то именно с литературой связывала свои надежды на будущее.
И вот мы с мамой сидим на скамье под липами и рыдаем, и тут из дверей филфака появляется наш незабвенный Илья Ильич Толстой, руководитель нашей группы по изучению сербскохорватского языка и литературы, раздраженный и суровый до крайности, что делало его еще больше похожим на его великого деда, и говорит:
– Вам придется подписать направление, которое дает госкомиссия, иначе они вас изничтожат. Устроят грандиозный скандал, исключат из комсомола и выгонят из университета с волчьим билетом. Никакие мои доводы относительно ваших литературных способностей не помогли. Председатель госкомиссии так и сказал: «Яблочко от яблоньки недалеко падает! Вот пускай ваша такая способная выпускница и едет под Барнаул в начальную школу учить детишек русскому языку. Как вы думаете, справится она с этим почетным заданием?!»
Словно во сне, по крутой лестнице старого здания МГУ кое-как доползла я до третьего этажа, где заседала госкомиссия, ответила на какие-то вопросы и подписалась под всеми бумагами – «Т. Вирта».
* * *
С некоторых пор, в какое бы окошечко ни сунула я свой студенческий билет с этой фамилией, на меня пялились квадратные глаза, как на какое-то пугало...
Конечно, у нас в стране сын за отца ни в коем случае не отвечал, это хорошо усвоили себе тысячи и тысячи сосланных детей и жен репрессированных, вот и я попала в их число...
До начала учебного года, когда я должна была отбыть под Барнаул и приступить к своим обязанностям, оставалось совсем немного времени. Не сомневаюсь, что там я бы встретила прекрасных отзывчивых людей и сумела бы как-то приспособиться к своей новой жизни, однако в те годы разлука с моими близкими и отъезд из дома в неведомую даль представлялся мне каким-то ужасным наваждением, грозившим захлестнуть меня с головой.
К счастью, друзья не оставили меня в беде.
– Это что же такое получается! – кипела негодованием Эстер Давидовна Катаева, мать моей подруги Жени. – Мужики будут б...вать, а над нашими детьми будут издеваться?! (Эстер Давидовна, конечно же, имела в виду моего отца, который ушел из семьи и тем самым, по ее мнению, навлек на себя все последовавшие за этим беды.)
Возмущение своей жены разделил Валентин Петрович Катаев. Он отправился к Вадиму Михайловичу Кожевникову – в то время главному редактору журнала «Знамя» – и убедил его послать запрос в Министерство просвещения РСФСР, где находились мои документы, с просьбой направить на работу в редакцию такую-то и такую-то выпускницу МГУ младшим литературным сотрудником.
В Министерстве просвещения в то время состоял в наблюдательной комиссии член-корреспондент АН СССР Андрей Владимирович Щегляев, известный ученый, отец моей подруги Тани и муж Агнии Львовны Барто. Я была тогда самым тесным образом связана с этой семьей и пользовалась ее покровительством и поддержкой. Андрей Владимирович извлек мои документы из недр Министерства просвещения, и я была отозвана оттуда на работу в столичный и в то время весьма популярный журнал.
Так я оказалась в редакции «Знамени». Можно сказать, удача мне не изменяла, поскольку на своем новом рабочем месте я попала под начало одной легендарной женщины – Софьи Дмитриевны Разумовской, жены Даниила Семеновича Данина, знаменитой «Туси», как некоторые избранные любовно ее называли. «Туся» была выдающимся литературным редактором и славилась тем, что умела выгребать все лишнее из литературного текста, а остальному, пользуясь своим безошибочным вкусом, придавать надлежащий, удобочитаемый вид. Кто только – от начинающих авторов и до маститых корифеев – ни мечтал попасть на аудиенцию к «Тусе», с царственным видом восседавшей на нашем ободранном редакционном диванчике, где она принимала бесчисленных посетителей... Разговаривать с ней было все равно что держать экзамен по литературе – Софья Дмитриевна цитировала классику целыми абзацами и в своей речи употребляла возвышенные выражения и слова, придавая их пафосному звучанию какую-то особенную мягкость и очарование. Она была неотразима в своей неподражаемой женственности и совершенно сознательно пускала ее в ход для укрощения особенно строптивых авторов. Ее боялись, но и боготворили, если кому-то с ее легкой руки удавалось быть опубликованным в «Знамени».
Я знала Софью Дмитриевну и Данина с детства, они часто наведывались в Переделкино к кому-нибудь из знакомых – к Треневым, к Павленко – и там встречались с моими родителями. Тогда я еще и представить себе не могла, какую роль сыграет эта пара в моей личной судьбе. Но пока что мне предстояло под руководством Софьи Дмитриевны сделать первые шаги на литературном поприще.
Прежде всего она обучила меня черновой работе – проводить рукопись по всем этапам подготовки к набору, а затем и к выпуску в свет в очередном номере журнала. Через некоторое время меня допустили к величайшему таинству – редактированию принятых к печати произведений.
Первым автором, которого я должна была редактировать, был Ю. Нагибин, но что, кроме своего преклонения перед его талантом, могла я сказать ему, блестящему беллетристу! Я страшно волновалась в преддверии нашей встречи – редактора и автора, – и, помню, Юрий Маркович также был несколько смущен моим в то время, должно быть, слишком юным видом для доверенной мне миссии. Прервав мои восторги относительно прочитанных мной рассказов, он стал расспрашивать меня, когда же это я успела закончить университет и что собираюсь делать в дальнейшем. Я рассказала ему о том, что вначале увлекалась переводом. А вот сейчас пробую себя в журналистике.
– В журналистике?! – с недоверием переспросил Нагибин и добавил, критически оглядев меня с ног до головы: – Ну, уж это вы напрасно! Мне кажется, это занятие вам совсем не подходит!
С этим Нагибин удалился, оставив меня в растерянности от этой неожиданной резкости. Тогда его высказывание показалось мне обидным и несправедливым, но как часто я о нем вспоминала потом!
В свою первую командировку я отправилась с мандатом от редакции журнала «Знамя».
Это была незабываемая поездка на Южный Сахалин. Меня взял с собой в свой личный самолет генерал-лейтенант Николай Иванович Труфанов, фронтовой друг моего отца, назначенный командующим Южно-Сахалинским военным округом. В иллюминатор самолета была видна бескрайняя тайга, и лишь кое-где вдоль четко прочерченной полосы Транссибирской железнодорожной магистрали светились редкие огоньки. С высоты полета остров Сахалин представлялся огромным мохнатым зверем, выставившим свой хребет из океана.
