Работа над переводом детских произведений югославских писателей, как и над переводом сказок, всегда была для меня праздничным соприкосновением с самим духом южных славян с их добрым отношением к миру, искрящимся юмором и оптимизмом. В моем переводе выходили повести и рассказы, а иногда и стихи И. Цековича, М. Алечкович, А. Хромаджича, В. Назора, народные сказки из собрания В. Караджича.
В 1973 году я была принята в Союз писателей РСФСР, а в 1977 году был мой звездный час, когда я получила за свою переводческую деятельность премию ПЕН-клуба Сербии.
Как известно ПЕН (Поэзия, Эссеистика, Новеллистика)-клуб был основан Джоном Голсуорси в 1922 году под девизом «Объединение литераторов разных стран поверх границ». Возникшие после этого по всему свету организации ПЕН-клуба оказывали моральную и материальную поддержку своим членам и в мирное, и в военное время, используя свои конгрессы для защиты свободы совести, волеизъявления и творчества. Однако в бывшем СССР ПЕН-клуба долго не существовало, и в 1977 году, когда мне была присуждена премия, было далеко не очевидно, что мне разрешат ее получить. Но в иностранной комиссии Союза писателей ко мне отнеслись настолько доброжелательно, что, посоветовав принарядиться получше ввиду предстоящих торжеств, благословили на поездку в Белград, где церемония вручения и состоялась.
* * *
...Однажды задерживаюсь я с корректурой в «Знамени», и тут звонок – Софья Дмитриевна просит меня из редакции зайти к ним домой. Прихожу к ним на Малую Дмитровку, где они тогда ютились в крошечной, будто бы игрушечной квартирке, и вижу – в кабинете кто-то незнакомый играет с Даниным в шахматы. Этот незнакомый поворачивается ко мне, чтобы поздороваться, мы с ним встречаемся взглядом, и в этот самый миг решается моя судьба.
Ныне мой муж – Юрий Моисеевич Каган – академик РАН, а также Европейской АН (г. Брюссель), лауреат различных премий, почетный доктор нескольких европейских университетов, многолетний руководитель теоротдела Института атомной энергии им. И.В. Курчатова, но биография его складывалась непросто...
Когда-то в студенческие годы, выделив его среди других, известный физик А. Алиханов отвел Юру к великому Л.Д. Ландау. «Дау», как он требовал, чтобы его называли, заинтересовался молодым человеком, и их общение продолжилось. Через некоторое время Юра сдал знаменитый «теорминимум Ландау», десять экзаменов, которые тогда Лев Давидович принимал лично, и был приглашен к нему в аспирантуру. Юра был семнадцатым по счету из сдавших все экзамены, что по «гамбургскому счету» среди ученых считалось огромным достижением и ценилось выше всех наград. В 1950 году он с красным дипломом закончил МИФИ, имея прекрасную перспективу стать аспирантом гениального «Дау».
Но не тут-то было. В аспирантуру института «физпроблем» (в дальнейшем им. П. Капицы), где «Дау» был руководителем теоротдела, несмотря на его просьбу, с такой фамилией, как у Юры, попасть было практически невозможно. И Кагана направляют в один секретный главк, где после жесткого собеседования он вынужден был подписать назначение ехать на работу в закрытый город Свердловск-44, отличавшийся от прочих населенных пунктов тем, что в него можно было въехать по спецпропускам, но никак не выехать.
Старший брат Юры Борис Каган, профессор Московского энергетического института, предпринял попытку получить разрешение для своего «младшего» поступить хотя бы в заочную аспирантуру, но его доводы натыкались на стену железного формализма, и в отчаянии, обвинив тогдашнего директора института в антисемитизме, он ни с чем покинул начальственный кабинет... Мне до сих пор больно об этом вспоминать – я тогда не была знакома с этой семьей, но и задним числом могу себе представить, какое унизительное чувство беспомощности, вероятно, испытывал наш вообще-то весьма успешный и уверенный в себе Боба, когда он, ничего не добившись, возвращался домой...
Так Ю. Каган в 1950 году оказался на сверхсекретном объекте, занимавшемся, как позже выяснилось, разделением изотопов урана и входящем в общую систему «атомного проекта» СССР. На этом объекте мой будущий муж провел целых шесть лет, вырываясь из него лишь в командировки или в отпуск при получении медицинской справки о необходимости лечения.
Он был зачислен на должность младшего научного сотрудника в заводскую лабораторию, фактически небольшой научно-исследовательский отдел огромного промышленного комбината, и сразу включился в работу теоретической группы. Для него, молодого ученого, это было время серьезных испытаний. Он должен был самостоятельно определить направление своей научной деятельности, не надеясь получить от кого-нибудь квалифицированный совет или рекомендацию. Однако все произошло, как говорится, по самому лучшему сценарию. Выбранное им направление исследований было одобрено академиком, дважды Героем Соцтруда И.К. Кикоиным, научным руководителем проекта, как наиболее перспективное. В процессе дальнейшей интенсивной работы Ю. Каган получает результаты, которые были непосредственно использованы в промышленном производстве комбината.
Вместе с тем жизнь на объекте, в условиях замкнутого пространства (кстати говоря, в ту пору обнесенного колючей проволокой и не только потому, что строительство на объекте велось в основном заключенными), имела и свои специфические редкостные качества. Это было братство людей, как в окопах, взаимовыручка и верная дружба. По праздникам устраивали костры на природе на берегу озера, пели песни, засиживались до утра. Процветала художественная самодеятельность. Непременным участником ее был академик, один из главных руководителей атомного проекта СССР, Исаак Константинович Кикоин.
Встреча с прославленным академиком, которая произошла в самом начале пребывания Ю. Кагана на объекте, стала для него ключевым событием. В течение многих лет, сначала на объекте, а позднее в Курчатовском институте, Ю. Каган поддерживал тесное общение с И.К. Кикоиным по самому широкому спектру теоретических проблем современной физики.
В человеческом плане Исаак Константинович относился к нему с отеческой теплотой и поддерживал Юру на всех переломных этапах его биографии, не считаясь ни с какими трудностями и препятствиями.
Меня в семье Кикоиных приняли как свою. Мы регулярно приезжая к ним на дачу в Жуковку. Вера Николаевна и Исаак Константинович любили играть в винт на деньги весьма азартно, и Юра был постоянным их партнером. Кстати говоря, оба они были большими поклонниками творчества моего отца, что конечно же было мне очень приятно. Все книги Н. Вирты стояли в ряд на почетном месте в шкафу у академика. Задерживая Юру допоздна у себя в лаборатории в институте, в которой он ежевечерне, освободившись от многочисленных административных обязанностей, производил измерения, Исаак Константинович всякий раз писал мне трогательные записки:
«Прошу принять от подателя сего, как оправдательный документ за недопустимое опоздание к ужину, сию реляцию, в чем и расписываюсь – академик И. Кикоин» (записка сохранилась).
Мы тогда снимали в деревне Жуковка комнату с терраской, и вот едем однажды к себе на дачу и видим – на обочине невдалеке от милицейской будки стоит черная «Волга», а возле нее маячит чья-то высокая фигура – оказалось, Исаак Константинович, у него в машине спустило колесо.
