Вступление Стивена Пинкера
Вскоре после поступления в аспирантуру я стал раздумывать, а подходит ли мне жизнь в науке. У меня не возникало вопроса, подходит ли мне сама наука, мои сомнения касались именно научной жизни. Будучи студентом Университета Макгилла, я проводил исследование слухового восприятия с Алом Брегманом, связавшим эту работу с фундаментальными вопросами сознания и эпистемологии, и логичным продолжением для меня стал бы переход в прославленную лабораторию психофизики в Гарварде. Но когда я узнал эту лабораторию изнутри, то ощутил, как жажда жизни покидает меня. Большая освещенная флуоресцентными лампами комната была забита пыльным аудиооборудованием и устаревающими мини-компьютерами, которые, как мне сказали, нужно было программировать на низкоуровневом языке, потому что готовые пакеты программ – для слабаков. Сотрудники лаборатории были сплошь астеники с бледными лицами, в одежде в клеточку, некоторые женатые и с детьми, которых они, впрочем, редко видели, и ни у кого не наблюдалось и следа чувства юмора. Главное их развлечение состояло в том, чтобы насмехаться над отсутствием математической строгости у других психологов, хотя одну поблажку они себе делали – собирались перед черно-белым телевизором по воскресным вечерам и смотрели “МЭШ” под пиццу.
Первый лабораторный семинар и мое знакомство с проводившими его угрюмыми профессорами не добавили энтузиазма. Один из них предложил обсудить последние работы, посвященные закону Вебера, функции из области психофизики, связывающей различимые, воспринятые изменения интенсивности стимула с абсолютной величиной его интенсивности. А я-то думал, эту задачу решили еще сто лет назад. О ней Уильям Джеймс написал: “Исследования в области психофизики доказывают: нет ничего, что могло бы вогнать немца в скуку”.
К счастью, я выстоял, поскольку моя вера в ценность научной жизни возродилась несколькими годами позже. Когда я был простым постдоком, меня в последнюю минуту бросили на замену заболевшего профессора представлять Массачусетский технологический институт на частной конференции в Санта-Барбаре в Калифорнии, где светила психологии Джордж Миллер и Майкл Газзанига собирались анонсировать свои планы по изучению новой области, которую они окрестили “когнитивной нейронаукой”. Встречу открыли под красное вино и антипасто на изысканном патио, с которого открывался захватывающий вид на отель с говорящим названием El Encanto
[1]. Вступительный доклад Газзаниги периодически прерывался подколами и смехом его коллабораторов, а еще чаще – подколами и еще более душевным смехом самого докладчика. В течение следующего дня обсуждение касалось различных тем, начиная с поражающих воображение открытий Газзаниги о двух разумах, заключенных в расщепленном мозге, и заканчивая рассуждениями о том, как в свете новой науки будут выглядеть вечные философские вопросы. В конце дня мы отправились в красивый дом, который Газзанига построил своими руками, с видом на Тихий океан, и там было еще больше еды, вина и смеха и, если память мне не изменяет, дочь Газзаниги, увенчанная азалиями, весело водила со своими друзьями хоровод. Возвращаясь мысленно в тот день, я также вижу лазурных птиц и радугу, но подозреваю, что их “прифотошопило” к моему воспоминанию общим ощущением теплоты, живости и широты интересов нашего радушного хозяина.
Майкл Газзанига известен своими фундаментальными открытиями и тем, что способствовал зарождению когнитивной нейронауки, а еще его пример явил миру, что наука совместима со всем, что помимо нее есть в жизни хорошего. Конечно, наука – это изнурительный труд и вечный бой, но Майк показал, что ей можно заниматься с юмором, в дружеской атмосфере, с детским любопытством и удовольствием. Его тематические конференции, проводимые в таких местах, как Лиссабон, Венеция и Напа, когда за двухчасовым докладом следуют четырехчасовые разговоры за едой и вином, – завидная альтернатива обычной череде десятиминутных презентаций, сделанных в PowerPoint, или рядам постеров и стоящих около них “продажников”. Притом не нужно быть убеленным сединами, чтобы извлекать пользу из взглядов Майка на приносящую удовольствие науку. Его Летние институты когнитивной нейронауки (участники называют их Brain Camp) ввели несколько поколений студентов в курс дел в этой области и одновременно представили более старшим коллегам новые идеи.
Восхитительные мемуары, которые вы держите в руках, рассказывают историю когнитивной нейронауки глазами одного из ее основателей и наиболее именитых практиков. Знающие Майка лично услышат его голос в каждом предложении. Незнакомые с ним узнают об идеях, открытиях, значимых персонажах и политических последствиях – и научных, и общественных – этой потрясающей области знания. Обе категории читателей восхитятся изобретательными демонстрациями ключевых открытий, записанными в реальном времени на видео, – это очень в духе Майка: ниспровергать стереотипный образ чурающегося технологий старикана и пробовать новые способы донесения информации, характерные для XXI века.
Узнавая о ярких людях, появлявшихся в жизни Майка и исчезавших из нее, удивляешься, как один человек может быть постоянно окружен таким количеством настолько умных, добрых и веселых, как он их описывает, людей. Пусть читатель решает, притягивает ли Майк таких людей, описывает ли столь великодушно своих коллег или выявляет в них самое лучшее.
С того чудесного дня в Санта-Барбаре Майк уж точно выявил лучшее во мне, обучая меня, ставя передо мной сложные задачи, консультируя меня, развлекая меня и, что, вероятно, важнее всего, показывая мне, что можно быть одновременно и ученым, и достойным человеком. Так что для меня было честью написать по просьбе Американской психологической ассоциации формулировку для его награждения в 2008 году за выдающийся вклад в науку:
За инновационные исследования пациентов с расщепленным мозгом, пролившие свет на функции полушарий мозга. Его открытие, что правое полушарие может работать без ведома левого, которое затем выдумывает историю о том, что делал “весь” человек, стало классикой психологии и позволило существенно пересмотреть взгляды на понятия сознания, свободы воли и личности. Он создал область когнитивной нейронауки, и благодаря его трудам, написанным доступным языком, она стала предметом общественной дискуссии. Его остроумие и жизнелюбие открыли нескольким поколениям студентов и коллег-ученых человеческое лицо науки.
Предисловие
Более пятидесяти лет назад я оказался причастен к одному из наиболее потрясающих наблюдений во всей нейронауке: после разъединения левого и правого полушарий в одной голове появляются два независимых разума. Даже я, молодой неофит, понимал, что эти уникальные пациенты изменят область исследований мозга. В итоге они изменили еще и мою собственную жизнь – настолько, что с тех самых пор я продолжаю раскрывать их секреты. Размышляя, как рассказать об исследованиях расщепленного мозга и об истории их развития, я осознал, в какой большой степени на мой собственный жизненный путь влияли другие и что на самом деле мы, ученые, все являем собой сплав научного и ненаучного опыта. Разобрать, какие события, относящиеся к какому опыту, к чему привели, невозможно. Гораздо лучше рассказать все так, как оно действительно происходило.
