Помимо этого, конечно, бурно развивались исследования расщепленного мозга на животных. Сперри держал армию постдоков, работающих в основном на кошках и обезьянах. В лаборатории проводились различнейшие эксперименты, главным образом связанные с вопросом: будет ли у животного с перерезанным мозолистым телом происходить обмен информацией между двумя полушариями, когда выполнять некое задание на восприятие научили только одно из них?
Даже одной из этих задач хватило бы, чтобы занять коллектив практически любой лаборатории и сделать эту лабораторию известной в широком научном сообществе. Сперри умел действовать так, чтобы дело спорилось. Он не говорил нам, как заниматься наукой. Он наблюдал, раздавал непрошеные советы, он определенно направлял нас такими способами, которые мы в то время до конца не понимали. Когда он замечал что-нибудь интересное, он знал, как это подчеркнуть и развить. Иными словами, он обладал чутьем на важное в потоке рутины.
Вообще, те из нас, кто провел жизнь в науке, руководя крупными лабораториями, удивляются, как же это все работает. Вне всякого сомнения, не за счет того, что заведующий лабораторией изо дня в день раздает новые указания. Лаборатории годами могут существовать, добросовестно занимаясь “обычной” наукой. Бывают бесплодные времена, застойные месяцы, периоды без финансирования. Однако порой – иногда по счастливой случайности, иногда в результате эксперимента, запланированного для проверки гипотезы, – появляется и “выстреливает” что-то интересное. Обыденность моментально уступает место радости и воодушевлению.
Помню, как Джордж Миллер, именитый психолог, сказал мне: “Все хотят думать, что наука продвигается вперед за счет четких гипотез. Она действительно продвигается вперед, но обычно за счет того, на что наткнулись случайно”. Правда, в таких случаях быстро сочиняется история, как мы логически пришли к нашим результатам, что поддерживает миф. Наука прекрасна, но ученые – люди, и они, как и все остальные, любят приукрасить.
Тем не менее поддержание работы всей лаборатории – ключевое условие для планомерного и целенаправленного проведения исследований. Молодые ученые приходят и уходят. Они вносят свой вклад в часть истории и в обмен на это получают поддержку заведующего лабораторией на протяжении всей своей карьеры. Это стандартный расклад. Студенты обычно продолжают работать над тем аспектом задачи, к которому они приложили руку, и за счет множества таких мелких проектов в конечном счете и случаются научные прорывы. Даже неспешно развивающиеся отрасли науки могут расти таким образом.
Успешные лаборатории лидируют благодаря наличию по-настоящему умных студентов и постдоков. Конечно, умники – не единственная составляющая успеха. Все интеллектуально развиты, но некоторые студенты еще и энергичны и хорошо работают руками. Сочетание трудно прогнозируемых характеристик и удачи – как у меня, когда я ворвался в бурную лабораторную жизнь, – приводит к успешной карьере в науке.
Если вспомнить мое лето в Калтехе перед окончанием колледжа, встреча со Сперри в его офисе в Керкхофф-холле стала первой из множества встреч с “боссом”. Его научная репутация была, как я уже сказал, исключительно высока. Он был интеллектуальным лидером своего времени во всем, начиная с развития нервной системы и заканчивая психобиологией животных.
У каждого на самом деле две личности: повседневная и парадная (для так называемых частной жизни и публичной). Публичная личность – это работа, репутация, та модель вас, которую строит окружающий мир, и то, чего этот мир от вас ждет. Обычно это не вы. Признайте: если бы Кит Ричардс вел тот образ жизни, который ему приписывают, он бы давно умер.
Порой выходит так, что нами управляет парадная личность. Мы живем, чтобы поддерживать ее, и делаем то, что она нам велит. Но при этом своей жизнью распоряжаетесь не вы, ваша парадная личность выдвигает вам свои требования. Параллельно вы настоящий пытаетесь собрать детей в школу, прогнать гоферов из сада, выпить с друзьями и поговорить о чем-нибудь. Мой личный двадцатилетний опыт обедов с Леоном Фестингером, известным специалистом по социальной психологии, показал, что человек, у которого мы почти всегда видим парадную личность, может быть исключительно замкнутым, не позволяя этой личности вторгаться в свою частную жизнь. Многим это удается.
Меня всегда поражали коллеги, заявлявшие, что знали Роджера Сперри. Они знали его парадную личность. Я могу сказать с высокой степенью уверенности, что никто не знал его так, как я, – и его повседневную, и его легендарную парадную личности.
Открытие и признание
В тот славный день, когда мы тестировали пациента У. Дж. и обнаружили, что рассечение мозолистого тела у человека оказывает те же эффекты, что и у животных в предшествующих исследованиях, началась пятидесятилетняя программа изучения людей-пациентов с расщепленным мозгом. Мне повезло оказаться там. Сперри дал мне расцвести, как и Боген. Другие сотрудники лаборатории, заинтересованные в результатах, позволили мне остаться ответственным за проект. Удача сопутствовала мне.
Нашей первой публикацией стало короткое сообщение в Proceedings of the National Academy of Sciences. Незадолго до этого Сперри избрали членом академии наук, а у членов академии тогда была возможность быстро опубликовать научные результаты. Мы работали как проклятые всю зиму и весну и к августу 1962 года подготовили статью, которая должна была выйти в октябре. Статья, почти лишенная медицинского жаргона
[39], описывала поразительный единичный случай – это было сжатое изложение всего, что мы делали с У. Дж. Идея о том, что разъединение полушарий мозга у человека вызывает заметные изменения, получила новую жизнь. Началась эра исследований расщепленного мозга у людей.
Параллельно происходили совсем другие события, благодаря которым я начал осознавать силу духа соперничества у ученых. Норман Гешвинд
[40], молодой невролог, и Эдит Каплан, столь же молодой нейрофизиолог, работали в бостонском госпитале для ветеранов. Они опубликовали отчет о случае пациента, П. К., страдавшего от мультиформной глиобластомы, опухоли, захватившей левое полушарие его мозга. Во время операции, проведенной для уменьшения объема опухоли, он перенес инфаркт
[41] передней мозговой артерии
[42]. Как Антонио Дамасио отмечал годы спустя в некрологе Гешвинду, “передняя часть мозолистого тела, а также медиальная область правой лобной доли были необратимо повреждены”, что “привело к серьезным проблемам с письмом, называнием предметов и контролем движений его [П. К.] левой руки”
[43]. Если коротко, нехирургическое повреждение в результате инсульта, в противоположность рассечению мозолистого тела в ходе специальной операции, дало эффект потери связей между нейронами, или дисконнекции
[44]. Гешвинд и Каплан впервые изложили полученные данные на заседании Бостонского общества неврологии и психиатрии 14 декабря 1961 года
[45].
