Вскоре случилось много всего. Вначале Сперри не был так уж заинтересован. Он думал, что просто даст мне и Газзаниге возможность провести эти эксперименты. Но после второго пациента Сперри стало очевидно, что все, что можно сделать на обезьяне, при тестировании людей получается гораздо быстрее. Его интерес существенно возрос
[52].
На востоке страны Норм Гешвинд немного жаловался на то, что его первоначальные наблюдения не получают достаточного признания помимо местных бостонских пересудов. Он писал:
Недостаток интереса в данном случае хорошо отражает то, что, когда мы с Эдит Каплан описали первого современного пациента с синдромом мозолистого тела, статью из журнала The New England Journal of Medicine отклонили без единого комментария
[53].
Журнал Neurology тем не менее проявил к статье интерес и принял ее. Это обычное дело, когда крупные открытия таким вот образом не признают. Первая попытка Пола Лотербура опубликовать результаты своей работы, которая в конечном счете привела к разработке МРТ (магнитно-резонансной томографии), была отклонена журналом Nature. В 2003 году за свою работу Лотербур удостоился Нобелевской премии по физиологии и медицине. Позже он съязвил: “Всю историю науки за последние пятьдесят лет можно описать по статьям, которые не приняли в Science или Nature”
[54].
Постепенно я понял, что на короткое время радость открытия может оказаться достаточно локальной, охватывая только того, кто это открытие совершил. Мир – место, где все заняты, каждый погружен в свои дела. На то, чтобы отвлечь других людей от их насущных проблем, требуется время. Дэвид Примак, один из самых талантливых в мире психологов, однажды заметил, что после публикации его статьи в Science (то было прорывное исследование, из которого выросла его теория мотивации, позже получившая название “принцип Примака”) думал, что дальше все пойдет как по маслу. И добавил: “Я не мог и предположить, что проведу следующие десять лет, посещая все семинары, о которых только узнавал, чтобы рассказать о своей идее”.
Интерес Сперри действительно рос. У меня не осталось в этом сомнений после доклада, который меня попросили сделать для факультета биологии, на чем-то вроде аспирантского семинара. На тот момент я работал над проектом по изучению расщепленного мозга по меньшей мере два года и был прекрасно осведомлен обо всех аспектах тестирования пациентов. Но гвоздем программы стали записи опытов.
С самого начала я настаивал на том, чтобы записывать проведение экспериментов на пленку. В 1962 году цифровых видеокамер еще не было. Были только громоздкие пленочные кинокамеры, с пленкой шириной 16 миллиметров. На этой почве я сошелся с сотрудниками магазина киноаппаратуры Алвина на Лейк-стрит в Пасадене.
Снимать не так уж просто. Поначалу я ничего не знал о съемке: ни об освещении, ни о диафрагменных числах, ни о фокусе, ни о глубине резкости или о том, как удерживать объект съемки в кадре. Хуже того, я понятия не имел, сколько стоит камера Bolex! Сотрудники магазина Алвина научили меня всему. Они начали с того, что снабдили меня ручной камерой Bolex 16 и штативом. Старт дался мне довольно легко. Один из вопросов, звучащих всякий раз, как кто-то узнавал о нашей работе, был такой: “Как расщепление мозга сказывается на повседневных действиях пациентов?” Поэтому я отправился снимать, как пациенты совершают эти самые повседневные действия. Одна пациентка, Н. Г., жила в Западной Ковине (недалеко от Калтеха), а ее муж работал на заводе “Форд”. Они жили довольно богато, и на заднем дворе у них был милый бассейн. Однажды я пошел навестить ее и поставил камеру у бассейна. Н. Г. с радостью проплыла по нему пару кругов. Затем я снял, как она садится на кушетку и читает газету, как любой другой человек (видео 2).
Чтобы запечатлеть нечто более сложное, к камере требовалось еще одно приспособление. Можно было присоединить к ней небольшой мотор, позволяющий производить удаленную съемку. Я мог бы тогда установить камеру на штатив, направить на то место, где происходит эксперимент, и контролировать процесс съемки параллельно с теми действиями, какие потребует от меня проведение теста. Те отснятые пленки оказались весьма впечатляющими.
И низкого качества – я определенно не был первоклассным кинооператором. Что делать? Мне повезло познакомиться с Бэроном Волманом, невероятным молодым фотографом, который потом будет снимать для журнала Rolling Stone. Он почему-то пришел в полный восторг от нашего исследования (еще один человек в списке встреченных мною людей не из среды ученых, но интересующихся наукой) и предложил свою помощь. Я спросил, не съездит ли он со мной в Дауни, чтобы заснять, как У. Дж. выполняет простое задание на поверхности стола. Бэрон согласился и поехал. Снятый тогда ролик стал одной из образцовых демонстраций экспериментов с расщепленным мозгом (видео 3).
Ролик получился четким и понятным. У. Дж. сначала попросили выстроить в определенном порядке кубики из набора, использующегося для оценки интеллекта взрослых по шкале Векслера. У каждого из четырех кубиков (их обычно называют кубиками Коса) все шесть граней окрашены по-разному. Пациенту показывали карточку с одним из множества возможных узоров и просили просто поставить кубики так, чтобы повторить этот узор. По причинам, до сих пор не вполне понятным, правое полушарие у человека специализируется на таких зрительно-моторных функциях, которые позволяют выполнить это задание. Значит, левая рука, движениями которой управляет правое полушарие, должна лучше справляться с этим заданием. Именно так и случилось, что мы и запечатлели на пленке. Левая рука моментально расставляет кубики как надо.
В следующей сцене показано, как правая рука пытается выполнить то же задание. Правую руку контролирует левое полушарие, то, что отвечает за язык и речь. Однако, когда оно пыталось расположить кубики так, как на картинке, у него ничего не получалось. Оно даже не могло понять, как в общем надо расположить четыре кубика друг относительно друга – что они должны составить квадрат 2 × 2. Нередко оно размещало три кубика рядом, а четвертый отдельно. Это было поразительно. И пока правая рука пробовала и ошибалась, в дело внезапно вмешивалась более умелая в этом отношении левая рука! Это случалось так часто, что нам пришлось попросить У. Дж. сидеть на своей непослушной левой руке, когда правая пытается что-то сделать.
Наконец, мы провели эксперимент, в котором оставили обе руки свободными, чтобы они пытались выполнить задание. И тут ярче всего проявилось то, чему в конечном счете научат нас исследования расщепленного мозга. Если коротко, то одна рука пыталась нивелировать то, что сделала другая. Левая рука совершала движение, чтобы правильно расставить кубики, а правая сводила на нет результаты этой работы. Выглядело все так, будто два отдельных разума борются за главенство своего видения мира. Зрелище впечатляло, если не сказать больше.
