Все шло отлично. А потом вдруг начальство меня спросило, не соглашусь ли я возглавить факультет. “Что-что?” – воскликнул я. Но меня действительно зачислили в штат на постоянной основе после всего лишь двух лет работы на факультете. Мне сказали, что Сперри и другие сотрудники Калтеха, в частности Джеймс Боннер, написали мне великолепные рекомендательные письма, и Калифорнийский университет в Санта-Барбаре удовлетворил просьбу факультета. И мне пришлось согласиться, поскольку все тамошние сотрудники вдохновенно меня уговаривали.
Теперь, когда у меня была постоянная должность, мне нужно было выполнять некоторое количество административной работы. Роберт Зайонц, выдающийся социальный психолог из Мичиганского университета, однажды сказал мне, что тридцать лет успешно избегал всяких управленческих дел. В конце концов, из чувства благодарности, он принял должность директора Института социальных исследований. “Майк, – признался он, – поразительно, как прямо на твоих глазах друзья, с которыми ты общался тридцать лет, превращаются в мудаков”. Метко сказано, и это определенно было справедливо и для Санта-Барбары. Мои старшие товарищи заходили в мой офис, закрывали дверь и начинали выкручивать мне руки, добиваясь того или этого. Во многих случаях это было даже забавно, а по прошествии времени стало казаться еще забавнее.
Конечно, преимущество подобных должностей в том, что они позволяют отыскать немножко денег и с пользой их потратить. Я добыл некоторые средства и договорился о приеме на работу Дональда Маккея, выдающегося нейрофизиолога и физика, занимавшегося проблемой соотношения разума и мозга. Его основным местом работы был Килский университет в Великобритании. Маккей пользовался невероятной популярностью в сообществе американских нейробиологов. Он много писал о модели мозга, в рамках которой предполагалось, что, хотя этот орган и работает, по его выражению, механистически, как часы, свобода воли все равно существует
[78]. Они со Сперри горячо, но по-доброму спорили на эту тему.
В общем, я добился того, чтобы Маккей на несколько месяцев приехал поработать в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре. Мне сложно выразить, насколько я лично благодарен Дональду и его жене Валери. Мы сняли для них дом со сверкающим бассейном на солнечном холме. Там мы собирались семьями на барбекю, и однажды Валери заметила мою старшую дочь Марин на дне бассейна! Слава богу, что Валери ее увидела: она прыгнула в воду и спасла жизнь моей дочери. Беда подкрадывается незаметно, и с тех пор я всегда начеку, когда рядом дети.
Когда кто-то дополнительно старается создать более интересное по сравнению с существующим интеллектуальное сообщество, он всегда задается вопросом, а стоит ли оно того. Убеждать людей думать о материях, лежащих вне их узких интересов, очень непросто, и так было всегда. К счастью, те, кому нравится это делать, обычно находят друг друга. К моему огромному удивлению, цикл лекций Маккея привлек в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре молодого философа из Калифорнийского университета в Ирвайне Дэниела Деннета, который стал одним из величайших в мире интеллектуалов. Непреходящий интерес Дэна к вопросу свободы воли был определенно подогрет теми выступлениями. Он приезжал на лекции, и вскоре у меня и с ним возникла дружба на всю жизнь. Все эти семена имели значение и в свое время дали всходы. Пятьдесят лет спустя я выступал в Ватикане с докладом о свободе воли и упоминал в нем работы Маккея, Деннета и Сперри
[79].
Воодушевившись и отыскав новые средства, я пригласил и других известных специалистов по нейронауке, в частности Бренду Милнер из Монреаля (она была первой, кому довелось изучать Г. M., самого знаменитого пациента, чьи проблемы с памятью исследовались в рамках когнитивной нейронауки) и Ханса-Лукаса Тойбера, харизматичного руководителя исследований мозга в Массачусетском технологическом институте, основавшего там факультет когнитивных наук и наук о мозге.
Мы с Линдой переехали из типового дома, который нам помог купить Клифф Морган, в новый дом из красного дерева на реке Мишен-Крик. Когда мы его купили, он еще не был достроен, но выглядел великолепно, и мы закончили все работы сами, призвав членов семьи и друзей на помощь с проектированием и строительством. Дом получился роскошным – со сводчатыми потолками, отделанный новыми панелями из красного дерева, кирпичом, камнем и стеклом. Он отлично подходил для вечеринок, и мы часто их проводили. Одна из первых была в честь Тойбера. Прирожденный педагог, он отвел меня в мою комнату, усадил на кровать, вытащил откуда-то рукопись статьи, поданной мною в журнал, который он помог основать, и преподал мне урок по редактированию! Помню, я слушал, как в гостиной чокаются бокалами и смеются, и думал: “А ведь я считал, что недурно поработал”. Балбес.
В июне 1968 года в Лос-Анджелесе убили Роберта Кеннеди. Я принимал душ в недоделанной части дома, как вдруг вбежала моя жена, очень расстроенная и взволнованная новостями. И скомандовала: “Ты должен что-нибудь сделать!” Я встретился с Кеннеди несколькими годами раньше в Калтехе, поэтому такие новости особенно меня огорчили. Я быстро понял, что кое-что сделать действительно могу, и, естественно, те изысканные дополнительно средства вновь оказались кстати. Я организовал краткую встречу, где обсуждалась природа насилия, пригласив на нее некоторых новых и старых друзей. Я позвал Леона Фестингера, наша дружба с которым тогда расцветала. Он пригласил своего лучшего друга Стэнли Шехтера из Колумбийского университета и Кена Колби из Стэнфорда. Они позвали своего друга Пола Мила из Миннесотского университета, а он согласился приехать, так как на мероприятии еще ожидался их друг и бывший студент Дейв Примак, мой коллега. Также я позвал Боба Синсхаймера, возглавлявшего биологический факультет в Калтехе.
Хотя все и подшучивали над тем, что якобы это Леон организовал встречу за мой счет, чтобы повидать своих старых друзей, мероприятие показалось мне стоящим: собираешь много умных людей в одном месте и даешь им возможность поразмышлять почти на любую тему. Я не осознавал этого, но на самом деле тогда я организовал свой первый междисциплинарный форум. Видя, как поистине выдающийся молекулярный биолог, Синсхаймер, и гениальный специалист в области компьютерных наук, Колби, который был еще и психиатром, обсуждают проблему насилия с социальными психологами, я многое понял. Это открыло для меня не только новый уровень дискурса, которым я проникся и который с той поры всегда искал (он позволил мне понять, что только действительно умные люди способны рассматривать проблему со всех возможных сторон), но еще и то, насколько плодотворными могут быть междисциплинарные дискуссии.
Мой интерес к общественно-политическим вопросам продолжал расти. Весной 1969 года я написал авторскую колонку для Los Angeles Times о проблеме предотвращения преступлений
[80]. На встрече, посвященной насилию, в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре выкристаллизовались основные мысли, которые стоило бы донести до общественности. Стэн Шехтер напомнил собравшимся, что примерно 60 % уголовных преступников после выхода из тюрьмы возвращались к криминальной жизни. Судя по всему, число это оставалось более или менее неизменным. Дэвид Примак напомнил нам о природе подкрепления и наказания: это не дискретные категории, а непрерывный спектр. То, что для одного наказание, для другого может наказанием не являться. Выходит, те 60 %, которые вновь попадали в тюрьму, не находили пребывание в ней таким уж неприятным? Получается, в идеале нужно найти такое наказание, которое работало бы для каждого человека. Если взять на себя труд обдумать эту схему, становится очевидно, что она свободна от каких-либо личных пристрастий и оценок. Рассмотрим группу из тысячи человек. У некоторых возникает асоциальное поведение. В попытке его пресечь не стоит руководствоваться идеями возмездия и справедливости. Самое главное – выбрать такое наказание, которое снизит частоту проявлений асоциального поведения. Это важная мысль, которую и по сей день бурно обсуждают в юридическом и научном сообществах.
