Алан Гибсон, аспирант, вместе со мной перешедший из Калифорнийского университета в Санта-Барбаре в Нью-Йоркский университет, выдвинул отличную идею – повредить гипоталамус обезьяны с одной стороны. Расположенный в основании мозга гипоталамус в значительной степени регулирует наше пищевое поведение. Что, если половина этой зоны окажется повреждена? Если обезьяна с расщепленным мозгом воспринимает мир посредством поврежденного полушария, станет ли для нее вознаграждение пищей менее эффективным стимулом к действию? Будет ли она вести себя как обычно, используя другое полушарие? Как выяснилось, верно и то и другое
[100]. По-видимому, у обоих полушарий есть своя система приоритетов и предпочтений. Еще один аргумент в пользу независимых нормативных систем, но этого пока мало. Ищем дальше.
Я провел другой эксперимент на обезьянах, вместе с аспирантом Дж. Д. Джонсоном. Весьма тонкий, должен сказать. Обезьян с расщепленным мозгом учили выполнять простое задание на зрительное различение с помощью одного глаза по так называемой схеме подкрепления с фиксированной частотой. Это означает, что полушарие, выполняющее задание, в случае правильного ответа получает подкрепление через раз. То есть его поощряют не за все попытки, а за каждую вторую. Но оно все равно обучается эффективно, без затруднений.
А дальше начинается самое интересное. Пока натасканное полушарие выполняет свои задания, второе, необученное, может наблюдать за его действиями, но только в попытках без подкрепления. Опыты, когда нетренированное полушарие наблюдало за работой другого, получавшего подкрепление каждый раз, мы уже проводили. Тогда полушарие-зритель обучилось быстро. Но что произойдет, если пассивное полушарие будет наблюдать, как активное успешно выполняет задание, но подкрепления не получает? Сможет ли оно и тогда выучиться? В конце концов, если влияние работающей нормативной системы распространяется на все области, то оба полушария должны отреагировать на связь положительного подкрепления с таким выбором стимула, который стабильно приводит тренированное полушарие к верному решению.
Результаты вновь нас поразили. Мало того, что необученное полушарие не проявило никаких признаков осведомленности о выгоде правильных стимулов, – оно еще и пыталось помешать выбору тренированного полушария
[101]. Как будто зверь пытается отобрать еду у конкурента. Внове оказалась и эмоциональная окрашенность информации, влияющей на нормативные процессы, – это напоминало игру в “горячо-холодно”.
Яркий пример этого явления мы видели несколькими годами раньше, в Санта-Барбаре, когда занимались случаем Н. Г. В том эксперименте ставилась задача научить левое и правое полушария без подсказок выбирать, скажем, цифру 1, которую показывали вместе с нулем. На первом этапе подкрепление получало только левое полушарие – после правильного или ошибочного ответа вспыхивало слово “верно” или “неверно”. Когда мы провели такой опыт, левое полушарие пациентки легко усвоило материал, но поскольку обратную связь давали только ему, без какой-либо утечки информации, правое полушарие не тренировалось. Короче говоря, правое полушарие, видимо, не получало от левого ни малейших намеков на то, когда какой сигнал загорается, поэтому выбирало наугад.
На втором этапе, когда правое полушарие промахнулось, я слегка отчитал пациентку за элементарную ошибку. Она смутилась и покраснела. Эмоции генерируются в отделах мозга, которые при операции не разобщаются, следовательно, о них осведомлены оба полушария. Спровоцированное моими упреками смущение послужило сигналом отрицательной обратной связи для правого полушария. После этого оно быстро всему выучилось в обычном режиме. Однако, и это удивительно, правое полушарие тренировалось делать одно, а левое полушарие думало, что совсем другое. Таким образом, когда после эксперимента я спросил пациентку, как она выбирала ответы, она (ее левое полушарие) сказала, что искала единицу. Но на самом деле ее правое полушарие научилось не выбирать ноль. Опять-таки ее левое полушарие не знало, чему выучилось правое, в то время как правое справилось с задачей благодаря возникшему на этапе тренировки смущению, послужившему подсказкой
[102].
Умный и пробивной
Нью-йоркская жизнь и мне обеспечивала разнообразные подкрепляющие стимулы. Я ближе сошелся с Бакли и не раз получал от него приглашения на корпоративные вечеринки, где старшие редакторы его журнала National Review, подписав наконец очередной номер в печать, выпускали пар в конце трудного дня. Бакли с женой устраивали светские мероприятия несколько раз в неделю – люди обычные поставили бы отметку в графе “слишком часто”. Время от времени многие приглашают гостей на ужин и в итоге, скорее всего, приходят к мнению, что это, конечно, дело хорошее, но веселье почти всегда чересчур затягивается, поскольку непонятно, как закруглиться. По этой причине в следующий раз хозяева готовы повторить опыт не раньше, чем через несколько месяцев.
Чета Бакли решила проблему окончания званых ужинов с изысканной педантичностью. Гости прибывали без четверти восемь, и до четверти девятого им предлагались напитки. Затем примерно до двадцати минут десятого длился ужин, после чего все перемещались в гостиную, где подавались кофе и сигары. В девять пятьдесят кто-нибудь из самых близких друзей дома давал понять всем остальным, что пора прощаться. К десяти вечера встреча заканчивалась, Билл шел наверх сочинять свою колонку на следующий день, и все были довольны. Я взял на вооружение метод Бакли, хотя и без участия сообщников. Я не сова, как Бакли, поэтому говорил гостям, что пора расходиться, в половине десятого. Званые ужины составляли важную часть нашей с Шарлоттой жизни, и я берусь утверждать, что те примерно триста вечеринок, которые мы устроили за последние тридцать семь лет, имели большое значение для развития когнитивной нейронауки.
Однажды в 1971 году расписание Бакли оказалось нарушено. Дэниел Эллсберг только что передал прессе “Документы Пентагона”, что тогда произвело эффект, сравнимый с таковым от акции Эдварда Сноудена, и Билл со своими неугомонными редакторами решил запустить газетную утку. Поскольку я при этом находился в той же комнате, мне было поручено написать воспоминания Дина Раска, с 1961 по 1969 год занимавшего пост госсекретаря США, о вьетнамской войне. Несколькими годами ранее я хотел напечатать в National Review статью о беспорядках в Уоттсе, но Билл отклонил мою идею и вернул рукопись с начертанной наверху резолюцией: “Отослать Майку Газзаниге в прочном конверте”. Уверен, он опасался, что я не справлюсь с заданием, но это оказалось несложно. Я без труда воспроизвел в записках стиль правительственных документов. За годы сочинения заявок на гранты и отчетов в крупных университетах мертвым, выхолощенным языком я получил отличную практику и запросто навалял текст о том, почему, по мнению Раска, надо было быстро прекратить войну. Во всех государственных органах принято использовать сокращения, вот и я выдумал аббревиатуру STW, что означало Short Term Warfare
[103]. Альтернативная стратегия, LTW (Long Term Warfare
[104], как вы догадываетесь), для американского народа была неприемлема. И так далее и тому подобное.
