Интерпретатор может влиять на многие когнитивные процессы, включая память. Например, мы с Элизабет Фелпс, тогда молодым постдоком, а ныне уважаемым специалистом по когнитивной нейронауке в Нью-Йоркском университете, показывали пациентам с расщепленным мозгом серию фотографий. На них было изображено, как человек просыпается утром и собирается на работу. После мы показали пациентам другую подборку фотографий и спросили, какие из них они узнают. Там были и фотографии из первой серии, и новые – как на ту же тему, так и с посторонними сюжетами. Оба полушария безошибочно нашли ранее виденные фото, но левое еще и ошибочно распознало новые картинки с подходящим содержанием.
Как правило, левое полушарие ухватывает суть событий, делает выводы, которые в целом неплохо согласуются с ситуацией, а все прочее, что не вписывается в общую картину, отбрасывает. Такая схема идет во вред точности, но обычно облегчает процесс обработки новой информации. Правое же полушарие ничего подобного не делает. Честное и прямолинейное, оно всего лишь идентифицирует исходные картинки.
Как показал следующий классический эксперимент (в наши дни комитет по этике научных исследований, проводимых на людях, вряд ли его одобрил бы), интерпретатор также дает обоснования информации, поступающей от организма. Стэнли Шехтер и Джерри Сингер сообщили добровольцам, что им сделают инъекцию витаминов, дабы оценить ее возможное влияние на зрительную систему. На самом же деле им вводили эпинефрин, а интересовало исследователей, будет ли восприятие испытуемыми своей физиологической реакции зависеть от внешних обстоятельств. Одним участникам эксперимента сказали, что инъекция витаминов может вызвать побочные эффекты – учащенное сердцебиение, дрожь, приливы жара, – а других заверили, что побочных эффектов не будет. После введения испытуемому эпинефрина (который действительно вызывает учащенное сердцебиение, дрожь и приливы жара) в комнату входил ассистент и заговаривал с ним жизнерадостным или резким тоном. Те добровольцы, кого предупредили о побочных эффектах укола, списали эти проявления на действие лекарства. Те же, кто не получил такой информации, решили, что возбуждение их вегетативной нервной системы вызвано атмосферой в комнате. Те, кто общался с веселым сотрудником, сообщили, что у них поднялось настроение, а те, кому достался сердитый собеседник, – что они разозлились. Их интерпретаторы в левом полушарии выдали три разных подходящих “причинно-следственных” обоснования для одних и тех же физиологических проявлений. Впрочем, истине соответствовало только одно – инъекция эпинефрина.
Итак, что касается интерпретатора, факты важны, но можно обойтись и без них. Левое полушарие использует то, что ему доступно, а остальное додумывает. Сгодится любое разумное объяснение. Левое полушарие ищет причины и следствия и создает порядок из хаоса входящих сигналов, которые получает в результате всех прочих процессов, поставляющих информацию. Вот чем оно занимается весь день напролет – берет данные из разных отделов мозга, а также из окружающей среды и увязывает их в осмысленную историю.
Правое полушарие учится говорить
Пациент П. С. также показал нам нечто новое и очень важное в экспериментах с расщепленным мозгом – его правое полушарие начало по-настоящему произносить несложные реплики. В первое время после операции П. С. вел себя точно так же, как и многие другие пациенты с расщепленным мозгом. Его левое полушарие понимало речь и могло говорить. Правое тоже понимало простые фразы, но говорить не умело. Типичная ситуация. Однако П. С. постепенно стал вести себя иначе. К нашему огромному удивлению, он начал произносить отдельные слова, используя правое полушарие
[113].
Мы поняли, что говорит именно правое полушарие, когда провели простой тест. Мы показывали каждому полушарию П. С. изображение предмета и просили сказать, что он видел. Примерно через два года после операции он начал называть объекты независимо от того, какое именно полушарие их видело. Чтобы проверить, не обмениваются ли полушария информацией, мы изменили вопрос. Теперь мы спрашивали не что он видел, а одинаковые ли картинки или разные. Он не мог ответить. Это было странно. Если полушариям по отдельности показывали, скажем, изображения яблока и утки, П. С. говорил “яблоко” и “утка”, но разделенные полушария не могли сравнить то, что они видели, и определить, одинаковые были картинки или разные. Разумеется, если обе картинки показывали одному и тому же полушарию, решить, одинаковые они или разные, не составляло труда.
Мы сосредоточились на этом направлении. Способность правого полушария перестроиться и обрести дар речи не вызывала никаких сомнений. В последующие годы она начала проявляться и у других пациентов. Позднее мы обнаружили, что В. П. и Дж. У. тоже научились говорить за счет правого полушария. В одном эксперименте мы показали, какой это мог быть необычный процесс (илл. 5).
Илл. 5. Пациент П. С. начал составлять в своем изолированном правом полушарии односложные предложения, и мы провели с ним тест, который назвали “тройная история”. Мы показали ему пять пар слов в такой последовательности, чтобы из них составилась следующая история: Mary Ann may come visit into the town ship today (“Мэри-Энн, возможно, сегодня посетит это местечко”). Обычно участники наших экспериментов так и читали. Но у П. С. каждое полушарие создало свою сюжетную линию. Левое полушарие увидело фразу Ann come into town today (“Энн сегодня приедет в город”), а правое – Mary may visit the ship (“Мэри, возможно, посетит этот корабль”). По приведенному диалогу можно судить о том, как оба полушария описывали увиденное. Левое отвечало, и тогда правое переставляло слова, в результате чего из двух ответов сложился один обобщенный.
В общем, мы испытали невероятный душевный подъем. Эта радостная лихорадка, сопутствующая открытию, знакома любому ученому, экспериментатору, да и вообще всем, кто занимается какими угодно расследованиями. Природа раскрывает свои секреты у тебя на глазах и при твоем личном участии. Я решил перейти в медицинский колледж Корнеллского университета и перебрался обратно в Нью-Йорк.
5
Снимки мозга подтверждают результаты операций по его расщеплению
Ученый по самой природе своих занятий задает все больше и больше (а не меньше) вопросов. Как отметил один философ, в действительности мерилом интеллектуальной зрелости является способность ощущать все меньшее и меньшее удовлетворение от наших ответов на все более и более сложные вопросы
[114].
