Гордон Олпорт
Я начал работать в медицинском колледже Корнеллского университета в то время, когда врачи еще не рекламировали свои услуги, а деньги не были предметом нескончаемых обсуждений больничного персонала. В медицинских школах здорово было находиться, и врачи отрабатывали по сто часов в неделю и глазом не моргнув. Именно ритм и интенсивность работы в первоклассной медицинской школе покорили меня. Мне все очень понравилось, и я почувствовал, что многому там научусь.
Первое важное обстоятельство, которое меня обрадовало, состояло в том, что вместо аспирантов теперь были ординаторы, а это совсем другое дело. Аспирантов обучают экспериментальным методам, как проводить научные эксперименты. Ординаторы же немного старше и мудрее. За день они вынуждены принимать больше решений, чем большинство из нас – за год. Они взаимодействуют с умирающими, ликующими, плачущими, смеющимися людьми – демонстрирующими весь спектр человеческих эмоций. Одним словом, они закалены, в отличие от аспирантов. Моя задача заключалась в том, чтобы для изучения когнитивных способностей человека помочь объединить эти два лагеря с разными навыками и опытом. Теперь я должен был стать наставником как для будущих постдоков, так и для будущих врачей.
И пришло это в голову Фреду Пламу, легендарному заведующему кафедрой неврологии в Корнеллском университете. Отчего-то он решил, что его ординаторов нужно обучить нейропсихологии, и каким-то образом отыскал меня, когда я был в Стоуни-Брук. Сперва мы решили, что я буду приезжать в город по четвергам и проводить специальные нейропсихологические обходы с его ординаторами. Смелая идея, учитывая, что о большинстве неврологических синдромов я знал немного. Про каждый из них я читал и даже имел дело с афазиями, но обследовать любых пациентов? Как же я мог кого-то этому научить, да еще во время обходов?
Обходы в Корнелле быстро заняли важное место в моей жизни. Ординаторы Плама, все до единого, были людьми выдающимися, а кроме того, одними из самых добрых и любящих повеселиться среди всех, кого я когда-либо знал. Они быстро смекнули, что по части проведения медицинских обходов я новичок. По сути, они любезно взяли на себя роль учителей, а я стал их учеником. Я понял, что обожаю неврологические отделения.
Довольно скоро я вполне освоился и начал предлагать эксперименты, которые могли бы открыть что-то новое о классических синдромах. Заняты́е ординаторы не тратят времени зря. Когда появлялась какая-то идея, они сразу же хотели провести эксперимент. “Так, – говорили они, – давайте перевезем того пациента дальше по коридору в складское помещение. Там мы сможем поставить на стол проектор”. Или: “У одной пациентки глобальная амнезия. Везите портативный электроэнцефалограф. Мы запишем активность ее мозга во время припадка, а затем введем внутривенно валиум, чтобы привести ее в сознание”. И все это ординаторы делали в нагрузку к своей основной тяжелой работе.
Вскоре Плам решил, что его идея добавить нейропсихологию в свою программу по неврологии сработала. Он предложил мне штатную должность профессора. Я очень обрадовался, тем более что в то время происходили перемены и в моей личной жизни. Предложение Плама поступило как раз в тот момент, когда мы с Линдой решили разойтись. Она собиралась остаться в Стоуни-Брук с нашими четырьмя дочками – важнейшим источником радости в моей жизни, – а я бы приезжал к ним на выходные. Это решение далось нам очень тяжело, но в конечном счете всем нам пошло на пользу.
Учимся у пациентов и получаем доступ к бессознательному
Я уговорил Леду работать в моей новой лаборатории в Корнелле, и мы вместе пытались решить, какими займемся проектами. Один из них вырос из обходов с неврологами. Ординатор Брюс Волп был превосходным врачом и невероятно энергичным человеком. Он стал демонстрировать нам пациентов с повреждениями теменной коры в правом полушарии, проявлявшимися, на мой взгляд, крайне странно. Если попросить такого пациента смотреть прямо на ваш нос, а затем поднять левую руку, показав один или два пальца, и спросить, что пациент видел, он легко даст правильный ответ. Если то же самое сделать правой рукой, он снова ответит верно. А теперь самое главное. Надо поднять обе руки, показав на каждой один или два пальца.
Дальше происходит нечто удивительное. Все пациенты с описанными повреждениями игнорируют информацию, получаемую от вашей правой руки, будто ее больше не существует. Этот феномен назвали “двойное одновременное торможение”. Он часто встречается в неврологических клиниках и представляет собой нарушение внимания. Когда свыкаешься с мыслью, что этот поразительный синдром реален, начинаешь задаваться вопросами. Что же такое происходит с информацией о правой руке, она ведь точно попала в мозг? Как-никак пациент с легкостью называет число показанных ему пальцев, когда человек, проводящий осмотр, поднимает одну только правую руку. Когда эта информация подавляется поднятием обеих рук, она перестает быть доступной для сознания пациента? Или доступ к ней сохраняется, но он не может говорить о ней или не понимает, что она поможет ему принять решение? Возможно, это нарушение выведет нас к бессознательному. Волп и Леду принялись за работу.
Пока Волп собирал группу пациентов со сходными повреждениями мозга, у которых проявлялся тот же феномен, Леду разрабатывал постановку эксперимента и помогал Брюсу освоить кое-что полезное из психологии. Главный опыт был прост. Мы планировали высвечивать картинки одновременно в обоих полях зрения и спрашивать пациентов, какие изображения они видели – одинаковые или разные. Таким образом, испытуемому просто нужно будет дать один устный ответ. Чтобы пациент выполнил задание правильно, информация от обоих полей зрения должна каким-то образом объединиться в его мозге, а затем попасть в речевые центры, чтобы человек мог произнести ответ. Первым делом необходимо было выяснить, способны ли пациенты успешно выполнить это задание. Ответ был очевиден. Испытуемые, которые игнорировали информацию, предъявленную в их левом поле зрения, тем не менее могли использовать ее для того, чтобы правильно определить, одинаковые изображения или разные. Как уже можно догадаться, когда пациентов спрашивали, какие одинаковые картинки им демонстрировали, они просто отвечали “Два яблока” (или два каких-то других предмета). Однако, когда их просили сказать, какие именно разные предметы они видели, испытуемые никогда не могли назвать объект из “заторможенного” поля зрения
[115]. Бинго, мы выяснили, что хотели! Этот эксперимент повлек за собой вагон и маленькую тележку новых опытов. Иначе говоря, мы показали, что информация, которая недоступна сознанию, может тем не менее влиять на кажущиеся сознательными решения.
Мы сумели заглянуть в необъятное бессознательное, увидеть сети, которые, скорее всего, управляют большинством наших действий. Мы ужасно гордились собой, и весьма скоро другие ученые подхватили нашу идею и искусно ее развили.
Прелести наставничества и дружбы
Я не сторонник идеи “обучения” аспирантов. Я считаю, что им надо показывать возможности, а когда понадобится что-то изучить детально, они справятся с этим сами. Именно так я узнал все, что знаю. Когда люди говорят об обучении, они обычно подразумевают, что некто берет аморфный разум и придает ему какую-то форму. Примерно это и происходит в университетах, пока еще не завладевших первоклассными студентами. Но такого не должно быть в серьезных научных центрах. А вот наставничество, напротив, продуктивно, необходимо и приятно.
