Джефф был умнее других, работал усерднее многих, а уж в очаровании ему почти не было равных. Вместе с тем, невзирая на свой сильный дух научного соперничества, он был удивительно малоамбициозен. Мы с ним много раз это обсуждали, но я никак не мог понять, как же так, пока не побывал на его поминках. Друзья Джеффа съехались в Нью-Йорк отовсюду. Мы пили до беспамятства. Мы беспомощно глядели на красивую беременную жену Джеффа, его ослепительную мать, бойкую сестру, статного отца. Мы разговаривали, плакали, строили планы, пили, смеялись – и наконец додумались. Джеффу попросту не нужны были никакие амбиции. Источником его сил были друзья. За свою короткую жизнь он собрал вокруг себя самую поразительную группу друзей, какую я когда-либо видел. Всегда, когда звонил его телефон, он знал, что это наверняка кто-то из тех, кого он знает и кем дорожит. Он постоянно рассказывал о своих друзьях, но большинство из нас не были знакомы между собой. Мы познакомились только после его смерти, и стало очевидно, что память о Джеффри Дэвиде Хольцмане будет жить благодаря его друзьям.
Обзавелись фургоном и готовы путешествовать
Но я забежал вперед. Когда Джефф работал в нашей лаборатории, Леду набирал обороты в Корнелле. Он решил вернуться к вопросам, которые занимали его изначально, – к изучению эмоций и к работе с животными. Как и всегда, к исследованию он приступил со вкусом и изяществом. Всего через несколько лет он станет экспертом с мировым именем по связи эмоций и мозга. Для этого ему придется изучить множество новых исследовательских методов и гору литературы. Пара пустяков для него.
Впрочем, до того как переключиться на новую область, Леду добавил ключевой пункт к заявке на грант, которую я тогда писал. Группа по изучению расщепленного мозга нуждалась в подходящем фургоне, в котором можно было бы тестировать пациентов. Переехав в Нью-Йорк, мы избавились от старого трейлера и взяли в аренду старый школьный автобус, грустивший на стоянке аффилированной с Корнеллским университетом больницы в Уайт-Плейнс. В жесткие сиденья мы встроили некоторые нужные нам приспособления, но после поездки на этом большом желтом автобусе в холодный Вермонт больше не готовы были его использовать. Поразительно, что мы позволяем возить американских детей в этаких консервных банках.
Так что в заявку на грант от Национального научного фонда, в раздел “Оборудование”, мы включили жилой автофургон марки GMC Eleganza. Тогда он стоил около тридцати двух тысяч долларов. Я посмеивался про себя, когда вписывал его в заявку на грант. Такой пункт уж точно нуждается в хорошем обосновании. И вот тут-то на сцену выходит Леду. “Джозеф, можно попросить тебя о помощи? Мне надо обосновать, зачем нам нужен этот автофургон”. Запросто, ответил Джозеф и на час исчез. Вернулся он с подробным объяснением на целую страницу, почему фургон – ключевой элемент в исследовании и почему именно Eleganza отвечает нашим требованиям. Она была нам нужна не только из-за жилой зоны, которую мы переделали бы в лабораторию, но еще и как место, где мы могли бы спать и есть, уменьшая расходы на поездки. Мы вставили обоснование покупки Eleganza в заявку и отправили ее в фонд.
Месяцев через девять мне позвонил ответственный за грантовую программу. “По поводу гранта у меня есть для вас хорошие новости и плохие, – сказал он. – Мы не сможем обеспечить зарплату вашему ассистенту, да и вам тоже. Времена сейчас скудные, как вы знаете. Но комитет решил, что идея с Eleganza хороша, так что стоимость автофургона они покроют полностью. Кстати говоря, только его покупку они и профинансируют. Если честно, обоснование читалось как «Путешествие с Чарли в поисках Америки». Нам понравилось”.
В тот вечер мы устроили празднование. На следующий день Джозеф нашел нужный фургон в автосалоне в Нью-Джерси и поехал его забирать, а мне надо было сходить на какие-то встречи. Когда он браво подъехал на новехоньком транспортном средстве, мы бурно радовались, пока до нас кое-что не дошло. Теперь перед нами стояла самая большая проблема любого владельца машины в Нью-Йорке: где же, черт возьми, парковать восьмиметровый фургон? Пришлось лихорадочно обзванивать разные места. В итоге кто-то договорился насчет небольшого парковочного места у здания на узкой Шестьдесят восьмой улочке, между Йорк-стрит и Первой авеню, причем оказалось, что это прямо рядом с лабораториями Джозефа! И родилась идея: поскольку доступное жилье найти сложно, почему бы ему не жить в фургоне по будням? Осталась еще одна проблема. Как же проехать к парковочному месту по такой узкой улочке?
Наука – занятие определенно коллективное. Нам нужен был человек, умеющий сдавать на такой махине назад, а я, по счастью, когда-то на летней подработке научился это делать (надо сказать, быстро и ловко). Я подъезжал по улице с односторонним движением, заставленной с обеих сторон машинами, минуя въезд на парковочное место, а Джозеф и Джефф сидели рядом. Шарлотта со всей самоуверенной серьезностью техасской блондинки останавливала транспортный поток. Суровые водители Нью-Йорка замирали, а я давал задний ход и одним поворотом руля въезжал на узкую площадку с зазором всего сантиметров в десять. Парковка Eleganza стала моей обязанностью почти на десять ближайших лет. Частенько поглазеть на это собиралась толпа зевак, и неоднократно даже делались ставки, удастся ли мне припарковаться или нет. Один сотрудник Национального научного фонда слышал столько разговоров о поездках в этом фургоне, что однажды попросился переночевать в нем на выходных, которые планировал провести в Нью-Йорке.
Парковочное место располагалось рядом со старым зданием городской больницы, которое отошло Корнеллскому университету. Чуть дальше, на Первой авеню, разместился самый изысканный итальянский ресторан в городе, Piccolo Mondo. Мы всегда ходили туда обедать или ужинать, если в наш медицинский центр приезжали гости, и мы полюбились метрдотелю. Однажды я пришел туда с Сэмом Воном, известным редактором из издательства Random House, который, переступив порог ресторана, сразу спросил метрдотеля: “Где у вас туалет?” Тот спокойно ответил: “У меня – в Бруклине”. Сэм улыбнулся, повернулся ко мне и сказал: “В Нью-Йорке каждый – редактор”.
Как-то раз меня посадили обедать в знаменитый уголок, где, как говорили, почти каждый вечер ел Владимир Горовиц. Разумеется, я был впечатлен и решил, что должен как-то отблагодарить метрдотеля за такую честь, – и стал пересказывать ему новый рецепт карбонары, который почерпнул из недавно вышедшей поваренной книги Марселлы Хазан. Я заметил, что с каждым моим словом метрдотель все больше зеленеет. Когда я закончил, он сказал: “Мы больше не подаем карбонару, но я специально приготовлю ее при вас, чтобы вы научились правильно ее делать”. Он сдержал свое слово, и вот уже тридцать пять лет мы с Шарлоттой готовим карбонару по крайней мере дважды в месяц именно так, как он показал.
Вся жизнь в Нью-Йорке была такой: яркое, необычное на каждом шагу. Утро могло пройти в больничных покоях за осмотром удивительных пациентов с загадочными синдромами. В любой день в отделении можно было найти пациента с расстройством внимания, например с описанным выше “двойным одновременным торможением”, или с занятной афазией, или с ранней деменцией, или с более эфемерным заболеванием, таким как транзиторная ишемическая атака, когда надо быстро соображать, чтобы заметить и изучить феномен, пока он не исчез. Даже в лоджии в конце коридора, где пациенты грелись на солнышке и отдыхали от своих палат, мог ждать сюрприз. Как-то я представился джентльмену, который в свою очередь назвался Полом Вайссом. Это был знаменитый профессор Рокфеллеровского университета и наставник Роджера Сперри. Я поведал ему, что был студентом Сперри, а он приветливо ответил, что Роджер – пока его лучший студент.
