Пациенты, уже описанные в научной литературе, не имели привилегии поучаствовать в тестах с использованием новомодного устройства для отслеживания движений глаз. Только он давал уверенность, что стимул попадает в нужное поле зрения и остается там некоторое фиксированное время. Другими словами, без этого прибора можно было неверно понять, в какой области сохранились зрительные функции. Как только выяснялось, что некая область слепоты вызвана поражением мозга, экспериментатору нужно было удостовериться, что все стимулы предъявляются именно “слепому” участку и ни один не попадает на части зрительного поля, сохранившиеся неповрежденными. Это можно было сделать только с помощью специального устройства, и у Джеффа оно уже было. Ему недоставало только пациента для изучения. И конечно же, таковой не заставил себя долго ждать и объявился в Корнелле.
Сначала Джефф работал с тридцатичетырехлетней женщиной, которой провели операцию по клипированию аневризмы в правом полушарии. Аневризма находилась в правой затылочной доле, поэтому ожидалось, что операция вызовет частичную слепоту. Так и случилось: после хирургического вмешательства у пациентки развилась сильная левосторонняя гомонимная гемианопсия – она ничего не видела слева от точки, на которую смотрела. Ей провели МРТ, и обнаружилось поражение затылочной доли, не затронувшее ни вторичную зрительную кору, ни верхнее двухолмие – главного кандидата на роль структуры в среднем мозге, обеспечивающей остаточное зрение при ложной слепоте. Эти неповрежденные участки должны были бы обеспечить многие аспекты слепозрения, о которых часто писали.
Но у пациентки не было слепозрения. Джефф исследовал ее долгие месяцы и ничего не добился. Он написал об этом статью и опубликовал ее в одном из лучших научных журналов
[122]. Ее встретили полной тишиной. Феномен слепозрения был слишком сложным, чтобы поставить его под сомнение в ходе одного эксперимента, пусть и прекрасно проведенного. Джефф тогда сказал: “Отлично, Майк. Я пришел в твою лабораторию, чтобы узнать нечто совершенно новое, и знаешь, что я обнаружил? Что слепые люди слепы. За такое гениальное открытие меня просто обязаны взять на работу в Гарвард”. Вообще, о природе слепозрения до сих пор идут споры. Джефф вскоре перешел к изучению более многообещающих вопросов.
В те дни Корнелл стал каким-то магнитом. Работы по многим направлениям, проводившиеся в нем, наводнили научную литературу, ну и Нью-Йорк – это все-таки Нью-Йорк. Кто же туда не хотел? Например, мы обратили на себя внимание крайне изобретательного Стивена Косслина и его студентки Марты Фара из Гарварда. Они встретились с Джеффом и начали совместную научную охоту за процессами в мозге, лежащими в основе формирования зрительных образов, то есть позволяющими нам мысленно представлять себе различные объекты и события. Косслин, которому не было еще и сорока, уже был признанным во всем мире специалистом по этой интереснейшей теме. Логично было проверить, как операции по расщеплению мозга влияют на формирование зрительных образов. Джефф включился в работу.
Работа вышла сложной, она требовала проведения всевозможных четко спланированных экспериментов. Эти исследования пришлись на то время, когда набирала популярность идея о том, что когнитивные механизмы нужно изучать в рамках представления о модульной структуре. Модульный подход не позволял рассматривать сложные психические процессы, например формирование зрительных образов, как неделимые, задействующие только какой-то один участок мозга. Вместо этого сложные когнитивные навыки теперь рассматривались как конечный результат взаимодействия нескольких модулей, которое порождало как бы единый когнитивный акт. Рассуждать об этом просто, а вот доказать – гораздо труднее, однако Стив, Джефф и Марта это сделали. Они увидели, что пациенты с расщепленным мозгом обрабатывают зрительные образы независимо в каждом полушарии, а значит, в обеих половинах мозга расположены модули для обработки одинаковых стимулов
[123]. И это все, что вам стоит об этом знать, поверьте мне.
Нью-Йорк – такое место, которое погружает людей в свою магию. Однажды пришло письмо из Торонто: молодая итальянка из Болоньи спрашивала, нет ли для нее места в нашей лаборатории. Оно нашлось, и потрясающая Элизабетта Ладавас стала сотрудником лаборатории и покорила наши сердца. Как и все известные мне ученые-итальянцы, она обладала поразительными трудолюбием и жаждой жизни. Увлеченная проблемой зрительного внимания (как, кажется, и все остальные, кем я себя окружил), Элизабетта практиковала уникальный подход. Все хотели узнать, как зрительное внимание распределяется по видимой картине. Скажем, если зрение рассматривать как экран телевизора, то какой половине экрана уделяется больше внимания – правой или левой? А как внимание распределяется между верхом и низом экрана? Изучая этот вопрос с разными группами исследователей, Элизабетта постоянно добавляла к нему что-то свое. Как распределяется зрительное внимание, если смотреть на телеэкран, повернувшись к нему спиной и наклонившись так, чтобы выглядывать между ног? Левая сторона станет правой и наоборот? Никогда не забуду изумленное лицо Джеффа в тот момент, когда Элизабетта озвучила свою идею; за этим последовали месяцы экспериментов. Она до сих пор остается одним из самых близких наших друзей и стала уважаемым ученым, успешно пробивающим себе дорогу в итальянской академической среде, где доминируют мужчины.
Джордж Миллер и зарождение когнитивной нейронауки
Нью-Йорк давал невероятно много, в том числе таланты из Рокфеллеровского университета, среди которых выделялся Джордж Миллер. Я только что приехал в Корнелл и искал, с кем бы из хорошо знающих психологию познакомиться. В соседней комнате работал Миллер, один из гигантов в истории психологии, так что я связался с ним и спросил, могу ли как-нибудь к нему зайти. Он разрешил и предложил потом пообедать вместе. Я и подумать не мог, что вскоре мы будем развивать область когнитивной нейронауки.
И сам Миллер, и его офис меня поразили. Мало того, что там было больше книг и научных журналов, чем на некоторых психологических факультетах, так он еще, судя по всему, бо́льшую часть этой библиотеки прочел. Когда Миллер встал, чтобы поприветствовать меня, я с удивлением обнаружил, что он одного со мной роста, а это, на минуточку, почти два метра. Мы сразу же поднялись в Rockefeller Faculty Club, пристанище великих умов и царство посредственной еды, взяли подносы с супом и сэндвичами и сели за столик. Мы обсуждали разные темы, как вдруг он радушно спросил: “Пива хотите?” Я ответил: “Нет, спасибо”. Через некоторое время он опять спросил: “Хотите сигарету?” Я сказал, что не хочу. Еще чуть позже он предложил мне взять десерт. Я снова отказался. Мне хотелось держаться в рамках делового общения. Миллер озадаченно посмотрел на меня, явно размышляя над тем, есть ли у меня в жизни хоть какие-нибудь удовольствия, и наконец спросил: “Но вы хоть трахаетесь?” Я обомлел, но уже через секунду расхохотался. И взял себе десерт.
