Разумеется, значительная часть того важного, что происходит на конференциях, случается в перерывах между официальными мероприятиями. Все примериваются друг к другу и задают вопросы, которые никогда не звучат в обычной обстановке профессиональных встреч. А еще участники, каждый по-своему, определяют, что заслуживает доверия, а что нет. Все это происходит само собой во время спонтанных обедов и ужинов, прогулок по местным деревушкам и поселкам, походов в бары, экскурсий по достопримечательностям и, да, порой даже во время чьего-то доклада на самой конференции.
Однажды Фестингер, его закадычный друг Стэн Шехтер, социальный психолог из Колумбийского университета, Гэри Линч, загадочный и энергичный молекулярный нейробиолог из Калифорнийского университета в Ирвайне, и я шагали по Кушадасам, городу на Турецкой ривьере, примечательному своими красочными базарами. Мы наткнулись на магазин изделий из кожи, где продавались сумки с двумя десятками застежек, так что можно было взять сумку обычного размера и свернуть ее до размера дамской, последовательно застегивая молнию за молнией. Стэнли заявил, что ничего прекраснее он в своей жизни не видел, и решил купить одну. Леону такая сумка, видимо, тоже понравилась, и он тоже подумывал купить себе ее. Он уже почти решился, как вдруг спросил: “Постой, а зачем и когда ее использовать-то?” Линч нашелся: “Это ж очевидно. Скажем, ты отправляешься в долгое путешествие с кучей одежды. И начинаешь постепенно выбрасывать грязные вещи, уменьшая размеры сумки. К концу путешествия у тебя остается миниатюрная сумочка, с которой ты и возвращаешься”. Это был один из тех сближающих моментов, что нечасто случаются на встрече Американской психологической ассоциации в Вашингтоне, где собирается более одиннадцати тысяч участников.
Линч являл собой изумительное сочетание живого интеллекта, бесконечного любопытства и просто неприкрытого веселья. Он был завсегдатаем на наших первых встречах, поскольку обладал ценнейшим качеством – умел продраться через узкоспециальную лексику и добраться до ключевых идей. А еще он был остроумен. По пути в Кушадасы у меня была пересадка в лондонском аэропорту Хитроу на самолет Turkish Airlines в Измир. У того же выхода на посадку стоял Гэри, только что прилетевший из Лос-Анджелеса. Когда мы расположились на своих местах в ряду у крыла, Гэри повернулся ко мне и сказал: “Видел часть крыла с надписью «Не наступать»? Там вокруг нее сплошные следы от ботинок”. Впереди нас явно ждало новое приключение.
Мы провели целую серию незабываемых встреч, каждая из которых была посвящена прогрессивной научной теме, например нейробиологии памяти. Та встреча, кстати, получилась особенно запоминающейся. Она прошла на острове Муреа, поскольку я нашел фантастически выгодное предложение: путешествие из Лос-Анджелеса на Муреа и обратно с отелем всего за 770 долларов. Муреа расположен рядом с Таити, отель казался прелестным, на берегу моря, еда выглядела заманчиво. Так что я составил очередной список желаемых участников и подсел к телефону. “Привет, это Майк Газзанига. Мы организуем недельную конференцию на Муреа. Компенсируем тысячу долларов расходов. Хотите поехать?” Десять приглашений, десять моментальных “да!”, и все это за десять минут. Несколько месяцев спустя Фрэнсис Крик, Джеффри Хинтон, известный как “крестный отец нейронных сетей”, Кори Гудман, молекулярный нейрогенетик, Гэри Линч, Дэвид Олтон, эксперт по вопросам памяти, Данкан Люс, специалист по математической психологии, Херб Киллаки, эксперт по вопросам развития нервной системы, Айра Блэк, невролог и ученый-фундаментальщик, Гордон Шеперд, эксперт по нейронным сетям, и, конечно, мой верный соратник Леон жарились там под покачивающимися кокосовыми пальмами.
Где бы Фрэнсис Крик ни находился, с высокой вероятностью средний коэффициент интеллекта в этом месте подскакивал. Его сверкающие голубые глаза и неутолимый интерес к биологическим механизмам держали всех в тонусе. В нейронауках он был новичком, что означало лишь большее количество дотошных вопросов с его стороны. После каждого выступления он настойчиво вопрошал (это стало просто мантрой его какой-то): “Но то, что вы делаете, в принципе разрешимо. Вы скажите лучше, что это значит?” Поверьте, этот вопрос приносит немало головной боли. Все бурчали, возвращаясь в свои комнаты. Что значит “в принципе разрешимо”? Нейронауки все еще пытались собрать базовые сведения об основополагающих функциях мозга. Они накапливали факты, которые должны были стать фундаментом большой теории. Фрэнсис Крик и Джеймс Уотсон уже раскрыли значение ряда фактов об устройстве молекул для механизмов наследственности
[131]. Нейронауки еще просто до такого не доросли. Более того, до сих пор не собраны ключевые для нейронаук данные – отчасти потому, что непонятно даже, какие именно данные являются ключевыми. К концу той встречи каждый присутствовавший обрел гораздо более четкое, чем раньше, понимание проблем и смог объективно оценить противоположные точки зрения.
С тех пор минули многие годы, но идея о том, что нейронаука нуждается в когнитивной науке, выдержала испытание временем. Молекулярный подход без когнитивного контекста – по сути, исследование мозга без изучения разума – ограничивает круг вопросов, ответы на которые может искать прилежный нейробиолог, до области компетентности, скажем, специалиста по физиологии почек. Хотя подобные подходы по-своему замечательны, если их рассматривать с такой точки зрения, получается, что они делают для нейробиолога недоступными центральные исследовательские вопросы о связи мозга и разума. Когнитивная нейронаука сейчас стала своего рода обыденностью, со своим собственным журналом, обществом и конференциями. Некоторые из наиболее посещаемых секций на масштабнейшей конференции Общества нейронаук посвящены вопросам когнитивной нейронауки.
Два неповторимых Познера
Я никогда не видел родителей Майкла и Джерри Познеров, но они определенно молодцы. Эти два брата – Майк, один из ведущих специалистов по изучению фундаментальных вопросов функционирования мозга, и Джерри, один из лучших в мире неврологов, – впечатляют своим интеллектом и, что еще ценнее, впечатляют как личности. Основным местом работы Майка был Орегонский университет в Юджине, городе, который он нежно любит. И все же он охотно путешествовал, если поездка помогала ему удовлетворить свое неуемное желание исследовать, как устроен человек. Некогда студент великого Пола Фиттса из Мичиганского университета, теперь Майк был полностью самостоятелен и решил, что, быть может, новая область когнитивных нейронаук представляет интерес. Мы с Джорджем Миллером тогда только запустили исследовательскую программу по этой теме, и Майк приехал в Нью-Йорк помочь нам. Его таланты здорово продвинули нас вперед. Кроме того, было нелишним, что его знаменитый брат совсем под боком, через улицу в Мемориальном онкологическом центре Слоуна-Кеттеринга, и посматривает за тем, что мы делаем.
Страстью Майка была проблема внимания. Как оно работает? Возникнут ли какие-то расстройства внимания у пациентов с различными поражениями мозга? И вообще, что при этом происходит с когнитивными процессами? В начале 1980-х годов методики визуализации активности мозга еще не были доступны для использования в клинической практике. Все, что у нас было, – это пациенты с повреждениями мозга. И, как и Джордж, ходивший со мной по палатам, Майк подумал, что послушать, как несколько экспертов обсуждают все эти проблемы, будет нелишним. Разумеется, тогда рядом с ним на разных семинарах, врачебных конференциях и прочих мероприятиях сидел Джефф. Хорошо продуманные и четко сформулированные Майком идеи понравились Джеффу, и он начал передразнивать меня, спрашивая Майка: “Почему бы не проверить твои идеи на пациентах с расщепленным мозгом?” Это стало лозунгом, в работе не только Майка, но и многих других ученых, посещавших наши семинары в те ранние годы.
