На следующий день я пошел к Майку в лабораторию. В те годы, в начале 1990-х, Майк и его сотрудники проводили исследования в белом, обшитом досками здании, которое построила в 1874 году миссис А. Пайк. Там я познакомился с несколькими будущими звездами когнитивной нейронауки – среди них были Патти Рейтер-Лоренц и Рон Мэнган – и, конечно же, с самим Майклом Газзанигой. Он попросил меня коротко рассказать всем о себе, а затем повел в элегантный французский ресторан и там предложил мне место в своей лаборатории. “Соглашайтесь и приступайте к работе”, – сказал он. Разумеется, я согласился. Мы пожали друг другу руки, и дело было сделано.
Мне хватило минут трех для того, чтобы решить, брать ли Алана на работу, а ему не потребовалось и двух секунд, чтобы принять предложение. Как и у всех в нашей группе, у него блестели глаза, в них светился ум, и энергия била в нем через край. К тому же он был жаден до новых задач, новых методов и новых свершений. Поэтому я не раздумывая изменил планы и решил, что нам следует поглубже копнуть тему внимания.
И снова о внимании
Стив Лак в Сан-Диего пытался понять, на что способны пациенты с расщепленным мозгом и как они справляются со стоящими перед ними задачами. Он провел один весьма изящный эксперимент и на определенном уровне подтвердил гипотезу об их способности более эффективно обрабатывать информацию. Как такое было возможно? Чтобы найти ответ, Лак провел тест, подробно описанный в литературе об экспериментальном изучении внимания. Он распределил на экране компьютера множество красных и синих квадратов, сложенных так, чтобы синие оказались вверху. Выводя на экран очередную подборку квадратов, он каждый раз подменял одну пару. В новой паре вверху был красный квадрат, а синий – внизу. Фигуры в основной конфигурации считались отвлекающими, а та единственная с верхним красным и нижним синим квадратом – целевой. Задача была предельно проста – найти целевую фигуру.
Люди без неврологических нарушений с удивительным постоянством демонстрируют одну и ту же схему поведения. Чем больше добавляется отвлекающих объектов, тем больше времени им требуется на то, чтобы найти целевой. Время ответа неуклонно возрастает. При добавлении каждых двух отвлекающих фигур ответ поступает еще на 70 миллисекунд позже. Отвлекающие фигуры замедляют поиск единственного целевого объекта. У этого правила исключений нет. И неважно, в левом или правом поле зрения появляются дополнительные отвлекающие фигуры.
Люди с расщепленным мозгом реагируют совершенно иначе. Если отвлекающие фигуры добавляются в одно поле зрения, пациенты, как и все остальные, ищут цель дольше – что неудивительно. Однако если такое же количество отвлекающих фигур распределить поровну между двумя полями зрения, общее время решения намного уменьшается по сравнению с тем, сколько времени требуется любому другому человеку. Похоже, в каждой половине мозга есть собственная сканирующая система внимания и разъединенные полушария способны функционировать одновременно и независимо друг от друга. Лак провел эти эксперименты с Дж. У. и пациентом из Калтеха Л. Б.
Это было потрясающее открытие, описанное в деталях со всей тщательностью. Становилось ясно, что система внимания – очень и очень многокомпонентная. Видимо, некоторые ее составляющие занимались сканированием визуальной картины для получения определенной информации. Другие, те, что имели отношение к когнитивной деятельности, по-прежнему оставались связанными, предположительно за счет нижележащих мозговых структур.
Кингстон стал развивать эти идеи – и усилил интригу. Он задумался, используют ли оба полушария одинаковые стратегии, сканируя подборки фигур? Ведь левое полушарие – умное, владеет речью, а правое специализируется на группировке визуальных фрагментов в некие пригодные для восприятия цельные композиции. Возможно, лежащие в основе их деятельности механизмы внимания по-разному преподносят им информацию о видимом мире. Алан усложнил процесс поиска цели. Добавил дополнительные отвлекающие фигуры, чтобы человек, использующий упомянутые нижнеуровневые автоматические системы, забуксовал. Будучи существами умными, мы направляем наше внимание с помощью когнитивных стратегий. То есть пытаемся разобраться с поступающей информацией, применяя метод целенаправленного, “управляемого” поиска – принцип “сверху вниз”. Допустим, наша задача – найти Луизу. Возможная тактика – высматривать пышные волосы. Как выяснил Алан, это реализуется только в левом полушарии
[159]. Правое же упорно ищет стандартным способом, машинально – “разглядывать всех, пока не найдется Луиза”. Все эти результаты привели к тому, что наше мнение о пациентах с расщепленным мозгом лишь укрепилось: мало того, что полушария разъединены, – они еще совершенно разные!
“Отпечатки мозга” и швейцарские связи
В лаборатории кипела бурная деятельность. Отчасти из-за того, что я по природе своей не могу долго заниматься одним и тем же. В детстве у меня не могло быть синдрома дефицита внимания и гиперактивности по той простой причине, что такого диагноза еще не существовало. Но теперь, вспоминая те годы, я над этим задумываюсь. Когда я был маленький, мама часто говорила, что у меня шило в заднице. Всю жизнь возиться с однажды выбранной темой – довольно распространенный способ существования. Мне это не подходит. От сотен, а то и тысяч монотонных тестов для исследования внимания, когда нужно ожидать реакцию пациентов на простые раздражители, мой собственный мозг становится невнимательным. Я хотел заниматься другими вещами, теснее связанными с фундаментальной нейронаукой.
Мы обжились в Пайк-хаусе, однако наша лаборатория трещала по всем швам. Неплохо было бы расшириться – но как? У нашего здания была открытая терраса. Я предложил медицинской школе превратить ее в крытую, чтобы получить дополнительное рабочее помещение. Позвонил своему подрядчику, построившему наш новый дом, попросил его оценить стоимость работ, и проректор сразу согласился на все условия. С годами я понял, что вместе с проблемой надо предлагать руководству и пути ее решения. Тогда все сводится к деньгам, а уж с вопросами бюджета руководство справится. Все работы были выполнены столь быстро (только так и делают деньги в строительстве), что Расти Эстес, мой подрядчик, администрации школы очень понравился, и его еще не раз потом нанимали.
Но вскоре нам опять стало тесновато. Осваивались новые гранты, приходили новые постдоки, наши новые магистерские программы привлекали множество студентов. Медицинская школа начала больше интересоваться нашими начинаниями, и нас переселили в основное здание. Пакостного вида желтый кафель на стенах удачно гармонировал с таким же отвратительным, изрядно потертым линолеумом. Такое помещение нам предложили сначала. Я заявил, что не поеду сюда из нашего любимого Пайк-хауса. Ладно, сказал декан; стены перекрасили, на пол постелили новое ковровое покрытие – и мы переехали. На новом месте оказалось вполне уютно, и лаборатория еще больше оживилась. Теперь мы могли развернуться со своей очередной затеей – картированием человеческого мозга.
Как я уже говорил, числился я на факультете психиатрии. По бюрократическим причинам обладатель ученой степени должен был состоять в штате факультета медицинской школы, и факультет психиатрии годился. По роду деятельности я общался с неврологами и в особенности с нейрохирургами. Когда я познакомился с Дэвидом Робертсом, ныне возглавляющим отделение нейрохирургии в Дартмуте, он был ординатором у нейрохирурга Дональда Уилсона, который начал дартмутскую серию операций по расщеплению мозга. После трагической смерти Уилсона от рака горла Дейв взял бразды правления в свои руки, и сейчас он один из ведущих мировых экспертов в этой области, пусть даже в наши дни такие операции делают редко.
