Дейв еще и хранил верность Принстону. Спустя несколько лет я побывал в Принстоне во время короткого творческого отпуска. Меня принимал Джордж Миллер, перешедший туда из Рокфеллеровского университета, и он предложил вызвать Дейва – проконсультироваться с ним насчет МРТ-направляемой микроскопии при нейрохирургических операциях. Стояла зима, но Принстон позвал – и Дейв откликнулся. Он прилетел на крошечном самолетике, совершающем рейсы из нью-гэмпширского Лебанона, чтобы рассказать на психологическом факультете о своей работе с микроскопом. Скажу лишь, что это был один из самых лучших докладов, которые я слышал в жизни (а я немало их наслушался). Встречи с нейрохирургами завораживали. Одна из сложностей нейрохирургии заключается в том, что во время операции не так-то просто отыскать опухоль в реальном мозге, даже если ее видно на МРТ-снимках. Метод картирования мозга с помощью МРТ-направляемой микроскопии, который Дейв предлагал для решения этой проблемы, казался чрезвычайно интересным.
У нас в лаборатории тоже уже продвигался собственный проект картирования мозга. Мы начали разрабатывать его еще в Корнеллском университете, когда этой темой увлекся Марк Жуанде, аспирант, примкнувший к нам в Стоуни-Брук. Он был необычайно одарен, энергичен и умен. Чтобы повысить эффективность исследований, он занялся сборкой лабораторного компьютера-чемодана, что в те дни было равносильно портативной модели. Приобрел комплектующие в магазине Tandy Corporation (он же RadioShack), разобрался, что к чему, – и вот вам, пожалуйста, мы получили возможность обрабатывать данные, хотя бы на самом примитивном уровне. Впрочем, как выяснилось, в душе Марк был анатомом. Он предложил картировать мозг – мы воодушевились и назвали эту задачу “сбором отпечатков мозга” по аналогии с отпечатками пальцев. Мы все вознамерились обзавестись персональным “отпечатком мозга” – еще одна идея из разряда “легко сказать, да тяжело сделать”.
Марк всегда рассматривал открывающиеся и в жизни, и в науке перспективы глобально. Как-то раз, когда я работал в Корнеллском университете, мы с Шарлоттой стали планировать творческий отпуск, чтобы я мог спокойно писать свою первую научно-популярную книгу “Социальный мозг”. Обычно творческий отпуск берут на год, но дела семейные и обязанности руководителя большой лаборатории не позволяли мне выделить столько времени. Я никак не мог уехать надолго. И я решил разбить отпуск на несколько частей. Пожить где-нибудь месяц, вернуться домой, а потом снова отправиться в путешествие. Я упомянул об этом в письме Марку. Прежде чем я успел что-либо сообразить, Марк, который тогда получил аспирантскую стипендию в Лозаннском университете, подыскал для нас идеальное шале на три спальни за 150 долларов в месяц в швейцарской горной деревушке Ко, куда можно было подняться из Монтрё по зубчатой железной дороге. Мы забронировали его, и, более того, еще много зим по месяцу проводили в Альпах.
Там мы катались на лыжах, работали, принимали гостей, а также имели удовольствие навещать Билла Бакли в Ружмоне, по другую сторону хребта, где они с женой зимовали каждый год. За десять недель в Ружмоне Билл успел написать книгу и при этом продолжал выдавать по три колонки в неделю, редактировал National Review и регулярно после ланча катался на лыжах.
Однажды Билл посетовал на правила провоза собак в самолетах Swissair, доставлявшие ему массу неприятностей. Разрешалось брать с собой только одну собаку в салон определенного класса, а всего классов три. Семья Бакли держала трех собак. Стало быть, нельзя было взять билеты на соседние места. С одной собакой летела в первом классе Пат, жена Билла, сам он сидел в салоне бизнес-класса со второй собакой, а третью везла их помощница в экономклассе. Какие только хитрости не выдумывал Билл за много лет, чтобы обойти запрет! Ничего не получалось. Так-так, подумал я, может, мои связи в нейробиологии помогут разрешить этот социальный конфликт. Я сказал что-то в этом роде Биллу, и он взглянул на меня скептически: мол, ну да, конечно. Мы закрыли тему.
Когда подошел следующий сезон, я вспомнил эту историю и решил позвонить Лиане Болис, нейробиологу и щедрому спонсору научных проектов в нашей области. Когда-то я написал монографию для ее фонда и участвовал в нескольких организованных ею превосходных семинарах, включая поездку в составе делегации Всемирной организации здравоохранения для оценки состояния дел в китайской нейронауке. Болис очень много сделала для католической церкви в Пекине, так что однажды нам пришлось пять часов кряду слушать китайскую оперу. А если ближе к сути, она владела серьезной долей капитала в Swissair. Я набрал ее номер и сказал, что у меня есть близкий друг в Америке, который регулярно летает из Нью-Йорка в Цюрих и… Она ответила, что почти не имеет отношения к деятельности компании, но попросит менеджера перезвонить мне.
Менеджер позвонил довольно быстро, как это принято в Швейцарии. Он был очень вежлив, а моя просьба его удивила и позабавила. Нельзя ли, спросил я, разок позволить супругам Бакли занять соседние места в первом или бизнес-классе? Он поблагодарил меня за сочувствие другу, и, обменявшись еще несколькими ничего не значащими репликами, мы распрощались.
Бакли с женой вылетели через две недели. На следующий вечер мне позвонил Билл. “Майк, вчера ночью, в аэропорту, перед самым взлетом, ко мне подошел стюард и предложил оставить пса в моем кресле бизнес-класса, сказал, что ему там будет хорошо, а меня препроводил в первый класс на свободное место рядом с Пат! Ты сделал то, чего не смог сделать никто из общественных деятелей Гштада, включая Роджера Мура [известного как Джеймс Бонд]”. Мы все здорово посмеялись, но я понял, что в рейтинге Билла нейробиологи поднялись на ступеньку выше.
Как бы там ни было, к моменту нашего переезда в Дартмут проект картирования мозга привлек уже многих сотрудников лаборатории – и среди них Марка Трэмо, нашего дорогого невролога. Идея была такова: взять МРТ-снимки в поперечном сечении и в конечном счете написать компьютерную программу, которая автоматически считывала бы сотни снимков и по этим данным составляла бы плоскую карту мозга, гораздо более удобную для восприятия, визуализации и количественных оценок, чем живой объемный мозг. К нашему немалому удивлению, проектом заинтересовался Рон Грин, крупный специалист по лечению серьезных расстройств психики. Он взялся за многочасовой и кропотливый труд – вычерчивание структур поперечных сечений. В те годы автоматически это еще не делалось, опытным специалистам по нейроанатомии приходилось накладывать на снимки мозга тонкую папиросную бумагу и вручную переводить все контуры. Великое счастье – видеть, как люди готовы после полного трудового дня часами работать сверхурочно ради идеи. Это продолжалось не один год, пока к нам не пришел талантливый студент Корнеллского университета Уильям Лофтус. Он стал думать, как сделать это на компьютере. Для своих изысканий он задействовал компьютер новейшей модификации, который нам купило Научно-исследовательское управление ВМС США.
Современные технологии играют важную роль в науке. Но еще важнее применять их для решения важных задач. Еще до “отпечатков мозга” мы выяснили по результатам МРТ, что у однояйцевых близнецов мозолистые тела похожи гораздо больше, чем у любого из них и не связанного с ними родством человека из контрольной группы. Это было одно из первых наглядных доказательств того, что мозговые структуры однояйцевых близнецов имеют больше общих параметров, чем различий
[160]. Мы решили развить эту гипотезу, используя “отпечатки мозга” и составив точную карту поверхности коры, чтобы посмотреть, нет ли у близнецов такого же более выраженного сходства и в других специфических зонах. Попробовали, но ничего толком не уловили. Оказалось, что процесс создания “отпечатков мозга” слишком трудоемок, а испытуемых для исследования слишком мало. Однако это вовсе не означало, что больше никто этим не занимался. Специалисты по визуализации мозга из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе тоже искали сходство и различия в мозге однояйцевых близнецов и, располагая куда более тонкими и передовыми технологиями, чем мы, твердо установили, что степень сходства очень высока – как структурно, так и функционально
[161]. И все же этот опыт послужил нам подготовкой к другому фундаментальному исследованию, которое ждало нас впереди. Семена были посеяны, но всходы появились лишь через восемь лет.
