Получилось у него не сразу. Можно сказать, что потребовалось много-много практики. Приблизительно через семь лет после операции Дж. У. начал делать одну любопытную вещь. Речевая область его левого полушария могла сказать, какое из двух чисел было показано правому полушарию. Странным образом левое полушарие не обладало этой информацией и не могло получить к ней доступ для внутреннего использования. Допустим, я показывал правой половине мозга Дж. У. число 2, а затем его же показывал напрямую левой. Сможет ли левое полушарие сказать, одинаковые или разные были числа? Нет, оно не могло, и в таких тестах левое полушарие отвечало наугад. Однако, если я просил его просто назвать число, оно отвечало правильно и говорило “два”
[172]. Странно!
Правое полушарие как-то настраивало речевой аппарат, но по-особенному. К тому времени оба полушария уже должны были знать возможные ответы в каждом из тестов. Вдобавок в этом эксперименте возможностей было только две: 1 или 2. И снова каким-то образом правое полушарие настраивало речевой аппарат на одну из двух возможных реакций. Казалось, оно должно проворачивать этот трюк на уровне механизма речевого аппарата, ведь когнитивный механизм левого полушария, по-видимому, не ведал об этой информации. Мы провели следующий тест, чтобы показать, что задействована была только способность настроить речевую систему на один или два возможных ответа. Когда обе возможности были известны, этот межполушарный фокус срабатывал. Затем, вместо того чтобы просить пациента говорить “один” или “два”, я просил его говорить “неописуемый” или “несокрушимый”. И снова оба полушария знали, какими были варианты. Когда же необходимо было сравнить, были ли слова одинаковыми или разными, оба полушария не справлялись с заданием, однако, когда слово показывали правому полушарию, левому удавалось верно сформировать устный ответ.
Еще семь лет спустя Дж. У. начал развиваться. Теперь он называл приблизительно 25 % картинок, показываемых его якобы немому правому полушарию. Мы начали использовать изображения родных и друзей, а также картинки нейтральных объектов и животных из стандартного набора. Мы подавали сигналы и высвечивая их на короткое время на экране, и через устройство для отслеживания движений глаз, которое стабилизировало изображение, позволяя ему оставаться видимым до пяти секунд. Результаты были четкими: Дж. У. называл сигналы примерно в 67 % случаев, причем не имело значения, высвечивались ли они кратко на экране или подольше оставались на виду. Правое полушарие, без сомнения, изменилось. Теперь оно хорошо могло контролировать речевой аппарат.
Еще удивительнее было то, что Дж. У., казалось, мог описывать так называемые сложные сцены, высвечиваемые его правому полушарию. Хотя у него никогда не получалось точно описать сцену, он выделял отдельные элементы на изображении. Например, он изначально определил одну из сцен правильно, но затем неверно описал ее, когда ему задали дополнительные вопросы. На изображении была женщина в черном платье, стирающая одежду в старомодной стиральной машине. Позади нее была натянута бельевая веревка с развешенными на ней вещами. Вот что сказал Дж. У. (в скобках реплики экспериментатора):
Это был человек… Возможно, развешивающий белье? Один человек. Должно быть, женщина. (Вы видели белье?) Думаю, да. Я думаю, она тянулась вверх, вот что она делала…
Возьмем другой пример: изображена женщина, стоящая позади другой женщины, которая сидит за столом и плачет. На заднем плане – плита и раковина. По поводу этой сцены Дж. У. сказал:
Первое, о чем я подумал, – женщина что-то печет. Не знаю почему… (Она сидела, стояла?..) Стояла у стола или чего-то еще.
Смысл сцены от Дж. У. ускользает, но в его ответе прозвучали некоторые из ее визуальных атрибутов.
Другой пример показывает, как Дж. У. мог улавливать визуально схожую и семантически близкую информацию о раздражителе. Изображена была гоночная трасса, две гоночных машины ехали по ней, а третья, разбившаяся в аварии, лежала перевернутой. Еще была трибуна – слева позади трассы.
Это выглядело как что-то движущееся – транспортное средство, кто-то бегущий или что-то в этом роде. (Это был один объект?..) Как минимум один. Фокус был на одном объекте. Может, на заднем плане еще что-то было. (Если бы надо было высказать предположение о том, что это было, что бы вы сказали?) Либо кто-то бегущий, либо искривленная картинка. Выглядело так, будто почти заворачивает за угол… кто-то бегущий. Может, это была беговая дорожка. Сложно сказать.
Создавалось впечатление, будто ответ дает менее способная ментальная система. В конце концов, язык – это обычно не зона ответственности правого полушария. Может быть, это неумелая, как у маленького ребенка, языковая система, располагающаяся во взрослом теле и мозге? Видно было, что с усложнением зрительных раздражителей способность Дж. У. их называть ухудшалась. При этом его уровень выполнения заданий был сравним с уровнем других пациентов, у которых тоже развилась речь после рассечения мозолистого тела. Во всех случаях изречения правого полушария сводились к односложным предложениям. Похоже, составить многословное описание было для Дж. У. непосильной задачей. И все же звучало все так, будто он их делал.
Нам стало понятно, что это объясняется стратегией сотрудничества между двумя полушариями. Мы знали, что межполушарного обмена информацией, происходящего по нейронным путям в мозге, не происходит. Также мы знали, что правое полушарие Дж. У. не обладает синтаксическими способностями. Хотя он хорошо владел языком, его правое полушарие не могло отличить “слепого венецианца” (a blind Venetian) от “жалюзи” (a venetian blind). Порядок слов никак им не учитывался, что раз за разом подтверждалось в тестах, проводимых Кэти
[173].
Так как же Дж. У. это делал? В конце концов мы поняли, что коллаборация полушарий могла состоять в следующем: левое генерировало сложные описания, основанные на выдаваемых правым “подсказках” из одного-двух слов
[174]. Словно состарившиеся вместе супруги: один что-то бубнит, а другой вдруг вставляет словечко, чтобы вернуть повествование в нужную колею. Первый, замечая это, продолжает бубнить, но что-то уточняет, затем делает паузу, чтобы услышать еще одно слово от партнера, и так далее.
После интенсивного исследования в Дейвисе Дж. У. начал медленно раскрываться, так что стало проще отслеживать его прогресс. Когда речь развилась у пациентов П. С. и В. П., это произошло быстро, за год, и как-то иначе. Прогресс Дж. У. был медленнее и напоминал о первых калтеховских пациентах.
