КОНСУЛЬТАТИВНЫЙ СОВЕТ ПО БИОЭТИКЕ ПРИ ПРЕЗИДЕНТЕ БУШЕ РЕКОМЕНДУЕТ НЕ ЗАПРЕТ, А МОРАТОРИЙ НА НАУЧНЫЕ РАБОТЫ ПО КЛОНИРОВАНИЮ
Согласно долгожданному отчету советников президента Буша по вопросам биоэтики, клонирование в биомедицинских целях следует запретить не окончательно, а на четырехлетний срок действия моратория, что позволит выиграть время для более полного общественного обсуждения. Одобрив мораторий на клонирование в научных целях, Совет по биоэтике при президенте США несколько разошелся во мнениях с Бушем, который поддерживает идею полного запрета на любые эксперименты по клонированию человека. Семь из восемнадцати членов совета заняли иную позицию – они пошли еще дальше и рекомендовали разрешить клонирование в исследовательских целях под контролем государства. Согласно официальному резюме отчета, копию которого получила New York Times, раскол возник даже среди большинства. “Кое-кто из нас полагает, что с этической точки зрения в принципе недопустимо проводить биомедицинские исследования по клонированию, и одобряет мораторий, который позволит нам и дальше излагать свои доводы более демократическим путем, – пишут представители большинства. – Другие же поддерживают мораторий, потому что он дает возможность выиграть время и выработать систему государственного регулирования”. Как и ожидалось, семь месяцев анализировав возможные социальные и этические последствия экспериментов по клонированию, совет призвал запретить клонирование с целью создания детей, которые были бы генетическими копиями взрослых. Несмотря на разделение голосов, высокопоставленный представитель администрации президента заявил, что отчет “в корне согласуется с мнением президента о том, что любое клонирование людей – дело дурное, которое одобрить нельзя”. И добавил, что позиция большинства “явно противостоит позиции тех, кто считает, что следует в этом году запретить репродуктивное клонирование, но разрешить клонирование в исследовательских целях”
[217].
Это, конечно, совсем не отвечало мнению большинства, что Кассу было известно. Безусловно, члены совета хитрили. Несколькими месяцами позже Гил Мейлендер осторожно заметил в статье для журнала New Atlantic:
Налицо были глубокие разногласия. Десять членов совета проголосовали за мораторий на клонирование в биомедицинских целях, а семеро поддержали идею развития этого научного направления, но только после того, как будут выработаны регуляторные нормы. (Поначалу нас было восемнадцать человек, но один вышел из совета, и до публикации отчета замену ему найти не успели.) Вероятно, обе стороны можно назвать победившими, если подобные заявления вообще уместны. Поскольку трое из десяти, составляющих большинство, отдали предпочтение не полному запрету клонирования в биомедицинских целях, а мораторию, поборники последнего могли – и воспользовались этой возможностью – утверждать, что большинство в совете выступает против полного запрета
[218].
Довольно скоро после июльской встречи интерес прессы к работе совета практически угас. Отчет, как водится, ушел в историю и провалился в ту гигантскую вашингтонскую дыру, где пропадают многие такие документы. Однако за подготовкой и публикацией отчета пресса следила внимательнейшим образом, и это показывало, как было бы здорово, если бы биологи сумели-таки разрешить ту моральную проблему. Что, собственно, и сделал всего через четыре года японский молекулярный биолог Синъя Яманака. Невероятно, но он понял, как обратить вспять развитие любой клетки организма и превратить ее в плюрипотентную стволовую клетку
[219]. Ни тебе уничтоженных бластоцист, ни моральных дилемм – просто берешь любую клетку и превращаешь ее в другую, способную заново произвести тот тип клеток, который необходим больному человеку. Наука неуклонно движется вперед, и через шесть лет Яманака заслуженно получил Нобелевскую премию.
Совет по биоэтике продолжил свою деятельность и еще почти восемь лет занимался самыми разными вопросами. Члены совета в любой проблеме усматривали страшные угрозы, отчего у меня начали опускаться руки. По-моему, обычно сдержанный Стивен Пинкер в 2008 году сформулировал все очень точно:
Несостоятельность биоэтики религиозно настроенных консерваторов не исчерпывается тем, что они навязывают светской демократии католические принципы и спекулируют “достоинством”, дабы пресечь на корню все, что кому-то может показаться жутковатым. С тех самых пор, как десять лет назад клонировали овечку Долли, из-за паники, посеянной биоэтиками-консерваторами и раздутой представителями желтой прессы, от публичных дискуссий о проблемах биоэтики веет тлетворным духом научной безграмотности. Роман “О дивный новый мир” трактуется как безошибочное пророчество. Клонирование путают с воскрешением мертвых и с массовым производством младенцев. Долгожительство подается как “бессмертие”, малейшее улучшение – как “усовершенствование”, скрининг на генетические заболевания – как “конструирование детей” и чуть ли не “изменение всего нашего вида”. В реальности же биомедицинское исследование – это сизифов труд ради того, чтобы хоть немного поправить здоровье невероятно сложного и подверженного разрушению человеческого тела. Эту науку нельзя сравнивать с потерявшим управление поездом, и вряд ли она таковой когда-нибудь станет
[220].
Снова в путь
В какой-то момент во мне снова взыграл инстинкт гражданского долга, и я заступил на должность декана факультета в Дартмуте. Комитет по подбору кандидатов единогласно выдвинул меня. На рассмотрение президенту колледжа было представлено только одно имя. Позже я понял, что это не лучшие стартовые условия для того, кто заступает на новую должность. Кроме того, много лет прогуливая собрания преподавателей, я оказался практически лишен некоторых необходимых навыков. Хороший декан должен либо иметь четкую стратегию для управления жизнью факультета, либо пользоваться безоговорочной поддержкой начальства. У меня не было ни того ни другого. Я продержался всего два года. К счастью для меня, подвернулось еще одно заманчивое предложение – меня снова пригласили в Калифорнийский университет в Санта-Барбаре.
Через шесть лет после моего отъезда, на встрече по случаю пятидесятилетия выпуска моего курса, Дартмутский колледж присудил мне почетную степень. Диплом мне вручил новый президент колледжа Джим Ким. Почетную ученую степень присудили также президенту Джорджу Бушу – младшему. Вступительную речь произнес Конан О’Брайен. На торжество приехала моя семья, и однокурсники, выпускники 1961 года, попросили меня прочесть после церемонии лекцию по теме моих исследований. События того дня навечно отпечатались в моей памяти. Бо́льшую часть отведенного мне времени я предоставил своей замечательной дочери Франческе, окончившей Дартмут в 2007 году, а потом учившейся в аспирантуре Калифорнийского университета в Сан-Франциско. Как сказал Джон Кеннеди, эстафета передана. После ее выступления ко мне подошел один из деканов и спросил: “Франческе не нужна работа?” Надо ли говорить, как горячо мы все – и я сам, и мои родные – любим Дартмутский колледж, поэтому, воспользовавшись поводом, мы с братом, двумя его сыновьями и двумя из моих дочерей учредили премию для молодых ученых.
