— Коньяк, — объявила Эмма. Кто-то подарил ей на Рождество бутылку «Курвуазье».
— Отлично. Спасибо.
В доме не было ни одной коньячной рюмки, поэтому она взяла бокал для вина, себе налила «Перье».
— Мне всегда здесь нравилось. — Люк указал на расписанную Марианной стену. — А где твоя подруга?
— В Париже или уже близко. Будет там учиться. Он перевел взгляд на фотографии:
— Я видел в Майами твой фотоэтюд с Барышниковым.
— Самое большое потрясение в моей жизни. Я была поражена, когда Раньян доверил это мне..
— И обложку альбома.
Люк выпил, чувствуя, как бурбон проходит по горлу.
— Подожди, то ли еще скажешь, когда увидишь новый. — Эмма говорила легко и беззаботно, но в глазах ее была тревога. — Он появится к концу следующей недели. Разумеется, музыка тоже неплохая.
— Как Джонно? — Пальцы Люка, сжимающие бокал, побелели.
— Замечательно. Кажется, его уговорили сыграть роль в «Пороках Майами»… Уверена, он свяжется с тобой, если ваши пути пересекутся.
— Да. Его нет в городе?
— Он в Лондоне. Готовится к турне. Я еду с ними.
— Ты увидишь его?
— Да, через два дня. Нас ждет уйма работы. Люк, в чем дело? Тот осторожно поставил бокал, достал из кармана простой белый конверт и протянул ей:
— Передашь ему?
— Конечно.
— Сразу, как только увидишь.
— Хорошо. — Эмма хотела положить конверт на стол, но, заметив взгляд Люка, сказала: — Я положу его в чемодан.
Когда она вернулась, Люк стоял, сжимая обеими руками пустой бокал, и вдруг покачнулся. Бокал упал на пол прежде, чем Эмма успела подхватить Люка. Ее ошеломила невесомость его тела.
— Садись, ну же, садись. Ты нездоров. — Опустившись рядом с ним, она стала гладить его по голове. — Кажется, тебя лихорадит. Позволь, я вызову врача.
— Нет, — с яростью отозвался Люк. — Я уже был у врача. У целой оравы гребаных врачей.
— Тебе нужно поесть, — твердо заявила она. — Ты выглядишь так, словно целую неделю голодал. Давай, я приготовлю…
— Эмма!
Люк схватил ее за руку. Он видел, что она все поняла, но отказывается верить. Он и сам долго отказывался верить.
— Я умираю, — легко, почти умиротворенно сказал он. — Это СПИД.
— Нет! — Ее пальцы вцепились ему в руку. — О боже, нет.
— Мне плохо уже несколько недель. Точнее, месяцев. Я думал, это простуда, грипп, нехватка витаминов. Не мог заставить себя пойти к врачу, потом был вынужден сделать это. Я не согласился с первым диагнозом. И со вторым, и с третьим, — засмеялся он, снова прикрывая глаза. — Но от некоторых вещей нельзя убежать.
— Но можно же что-то сделать. — Обезумев от горя, она прижала его ладонь к своей щеке. — Я читала о курсах лечения, таблетках.
— Я напичкан таблетками. Порой я чувствую себя очень не плохо.
— Есть специальные клиники.
— Я не собираюсь проводить остаток своих дней в клинике. Я продал дом, так что деньги у меня есть. Сниму номер в «Плазе», буду ходить в театр, кино, музеи, на балет. Делать то, на что у меня последние несколько лет не хватало времени. — Люк улыбнулся, касаясь пальцем ее щеки. — Прости за бокал.
— Не бери в голову.
— Похоже, это «Уотерфорд», — пробормотал он. — У тебя всегда был класс, Эмма. Не плачь.
— Я соберу осколки.
— Не надо. — Люк снова взял ее за руку. Ему необходимо, чтобы кто-то держал его за руку. — Просто посиди со мной.
— Хорошо. Люк, тебе нельзя сдаваться. Каждый день… О, я знаю, это звучит банально, но каждый день врачи делают шаг вперед. — Эмма снова прижала его руку к щеке. — Средство, вот-вот найдут. Врачи просто обязаны.
Люк промолчал. Эмме нужно утешение, которое он не мог дать. Как объяснить ей, что он почувствовал, узнав результаты анализов? Поймет ли она, сможет ли понять, что в его душе не только страх и злоба? Есть еще унижение, отчаяние. Когда у него началось воспаление легких, врачи «Скорой» не хотели прикасаться к нему. Его изолировали от людей, от сострадания, от надежды.
Эмма была первой, кто прикоснулся к нему, кто заплакал, переживая за него. А он не мог ей ничего объяснить.
— Когда увидишься с Джонно, не говори ему, как я выгляжу.
— Не скажу.
— Помнишь, я пытался научить тебя готовить?
— Ты сказал, что я безнадежна.
— В конце концов ты выучилась готовить спагетти.
— Я по-прежнему готовлю их раз в неделю, даже когда не хочу.
Люк молча заплакал, и слезы медленно потекли из-под ресниц.
— Почему бы тебе вместо «Плазы» не остаться здесь? — Когда он покачал головой, Эмма продолжила: — Ну хотя бы сегодня. Всего на один вечер. Здесь так одиноко без Марианны. А я продемонстрирую тебе свои успехи в приготовлении соуса к спагетти.
Эмма сидела рядом с Люком, а он, закрыв лицо руками, плакал.
* * *
Когда самолет приземлился в Хитроу, шел дождь. Мягкий весенний дождь, заставивший Эмму вспомнить о нарциссах. Неся на плече сумку с фотопринадлежностями, она прошла через контроль, Джонно чмокнул ее в щеку и, обняв за талию, повел к выходу.
— Пит позаботится о твоем багаже.
Когда Джонно открыл дверь лимузина, Эмма подняла бровь.
— Ненавижу ездить из аэропорта на такси, — заявил тот. Когда они устроились, он налил два стакана пепси и предложил Эмме хрустящий картофель. — К тому же здесь мы сможем поболтать. Как перенесла полет?
— С помощью драмамина и молитвы. — Эмма набросилась на картофель. Есть в самолете ей не позволял желудок. — Не беспокойся. К турне я запаслась и тем и другим.
— Буду рад видеть тебя на борту самолета.
Эмма крепилась, задавала вопросы, шутила. Потом опустила стекло, отделяющее их от водителя.
— Хорошо, что именно ты приехал встречать меня.
— Как я понял, у тебя были причины просить меня об этом.
— Да. Можно сигарету?
— Что-то серьезное? — Джонно зажег две сигареты.
— Очень. — Эмма глубоко затянулась. — Пару дней тому назад ко мне приходил Люк.
— Он в Нью-Йорке?
— Да… Мы ужинали вместе.
— Очень хорошо. Как он?
Не поднимая глаз, Эмма достал из сумочки конверт:
— Он хотел, чтобы я передала это тебе.
Джонно вскрыл конверт, и она отвернулась. Тихо урчал двигатель, мягко барабанил дождь, из колонок доносилась прелюдия Шопена. Эмма подождала минуту, пять, наконец взглянула на Джонно.
