— Мама не играет! Мама мысленно пишет завещание! — настаивала я, чувствуя, что одна нога стоит на цыпочках. — Иди сюда! Немедленно! Вот балованный ребенок!
Кто сказал: «играет?». А! Мама сказала «играет»! Вот, здорово!
— Тити! Прекрати! — прикрикнула я, видя, что со мной решили поиграть. Нет, он кот, ему-то хорошо! Только вот я ни капельки не кот!
Я хотела еще немного подтянуться, чтобы влезть на крышу. И мне удалось, закинуть ногу. Руки вцепились в черепицу, пока я затаскивала пельмени, гамбургеры и немного обожаемых мною пряников на скользкий уклон.
— Так, — сплюнула я волосы, слыша гул ветра. — Иди сюда! Титикака! Мама НЕ ИГРАЕТ! Марш сюда!
Конечно, так нельзя вести себя с разбалованным принцем. Но не на скользкой крыше самой высокой башни!
— Баловня! — позвала я, видя, что Титикака был несказанно рад, что я оказалась на крыше. На крыше прыгали маленькие птички, похожие на белых воробьев. Так вот почему мы здесь!
Мне удалось подняться еще выше, пытаясь дотянуться рукой до Титикаки. Он чирикал, словно птичка, радостно приглашая поиграть.
— Я кому по попе дам? — строго закричала я, мельком глянув вниз. — А ну иди сюда! У мамы времени мало!
Мне показалось, или веревка стала тоньше. Она словно таяла на глазах, отмеряя время.
— Что?! — ужаснулась я, видя, что веревка стала полупрозрачной. Принц пятился, как вдруг исчез из виду. Я взобралась наверх, видя малыша, который уцепился когтями за крышу на противоположной стороне. Он висел на когтях, глядя на меня с ужасом. Когти скребли лед и черепицу, а я уже спускалась к нему, хватая его за лапы и втаскивая обратно на крышу.
— У-у-ур! — выдал прижатый к груди Титикака.
Что в переводе означало: «Все, мама! Пошли отсюда! Мне не нравится!». Мама пыталась отогнать деда кондратия, обнявшего мамину попу.
— Ты меня так не пугай, — прошептала я, чувствуя, что веревка превратилась в нитку. И тут поднялся ветер.
— Да это что? Проклятие какое-то?! — ужаснулась я. — Не было же такого ветра! Не было!!!
Ветер пытался скинуть нас с крыши, пока я пыталась понять, с какой стороны крыши окно.
— Врод-д-де бы т-т-тут! — посмотрела я на собственные следы. — Так, а теперь осторо-о-о-о-о!!!
Я лежала на крутой крыше, одной рукой схватившись за шпиль, а второй рукой прижав к себе Титикаку.
И тут я услышала страшный звук, словно крошится хрупкая черепица. Хрустит, как чипсы в пакете. Пальцы изнемогали и коченели на ветру. Я чувствовала, как меня стаскивает все ниже, как вдруг нас накрыла огромная тень, вырывая у меня из рук Титикаку. На меня смотрела страшная белая морда. От неожиданности я отпустила шпиль, видя, как Титикаку держат за шкирку.
Огромная лапа ударила по моей руке, поймав почти у самого края. Когти вцепились в рукав меховой куртки, слегка поцарапав руку.
Меня тоже схватили за шкирку. Мы вдвоем с Титикакой оказались примерно в одном положении. Несколько раз нас мотнуло в воздухе, а край крыши приближался.
— Нет, нет, нет! — в ужасе запаниковала я, видя, как с крыши слетает снег. — Аааааааа!
Я летела, по ветру в сторону ближайшего силуэта крыши. Никогда этого не забуду! Перед самым падением нас подкинуло, а мы приземлились. Стук сердца вытеснил все звуки, на секунду оглушив меня.
— Рррр! — послышалось рычание, пока я приходила в себя. Я видела, как по обледенелой крыше соскальзывает огромный белый зверь, сжимая в зубах орущего Титикаку. В последний момент, как исчезнуть внизу, он бросил в меня принца.
Я ухватила Титикаку за королевский хвост и подтянула к себе, в ужасе глядя на след огромных когтей, ведущий к пропасти.
— Сюда! Сюда! — слышались голоса справа. Справа было что-то вроде зубцов, на которых меховыми воробьями собрались зрители.
Я доползла до конца крыши и спустила им Титикаку, а сама с ужасом посмотрела вниз.
— Сюда! — тянули ко мне руки, пока я тряслась на холодном ветру, не в силах пошевелиться. — Сюда!
Я кое-как доползла до зубцов, где меня уже поймали руки и утащили в тепло. «Принц спасен! Принц спасен!», — слышались голоса.
— А его величество? — спросила я, вырываясь из их рук и припадая к окну.
Глава шестая. Няню приносят в жертву!
Глава шестая. Няню приносят в жертву!
Во внутреннем дворе я видела огромного зверя, который ковылял в сторону раскрытых врат. Он подволакивал заднюю лапу.
— Ваше величество, вы как? — послышались голоса сбегающихся слуг.
— Аррррр! — послышался жуткий злобный рык, заставивший слуг шарахнуться по сторонам. И меня отпрянуть от стекла.
У меня по коже пробежали мурашки, стекло задрожало от страшного рева. Медленно, таща за собой лапу, он двигался по живому коридору. И стоило кому-то шевельнуться в его сторону, как он страшно рычал.
Все стояли, опустив головы и ждали, когда господин зайдет внутрь.
Моя рука скользнула по холодному стеклу, а внутри что-то перевернулось.
— Арррр! — зарычал грозный Титикака, которого тут же отдали мне в руки.
— Пойдемте, — увлекали меня в лабиринты каменных коридоров. Рука бородатого не прикоснулась ко мне, словно между мной и рукой была невидимая аура.
— Может, его величество разориться разочек на решетки на окнах? — возмутилась я, бросаясь к окну и закрывая его наглухо.
— Ты сошла с ума! — хором выдали «коврики». — Принца и так считают узником, а тут еще и решетки на окнах в его башне! Ты понимаешь, что это грозит восстанием!
Стоило двери закрыться, я поставила руки в боки.
— Так, и кто это у нас тут возомнил себя скалолазом? — ругала я малыша, поглядывая на окно. — Кто у нас тут великий покоритель вершин? Чесатель и мотатель маминых нервов? А?
Титикака сделал вид, что в комнате есть еще один Титикака. И ругают его. Он спокойно достал кожаного ежа и улегся поудобней, кусая ежа краем пасти.
— Я с кем разговариваю? — нахмурилась я. На меня поднялись сначала бровки, а потом скосились голубые глаза. Ежик несколько раз дернулся в пушистых лапах. — У нас тут есть еще Титикака? Интересно, где?
Я поставила руку козырьком в поисках «другого Титикаки». Этот Титикака тоже посмотрел по сторонам. И даже порычал! Осуждающе!
— Это что у нас за птичка? А? Белая, пушистая! — очень цензурно, минуя острые углы неподобающих выражений, пыталась я донести одну единственную мысль. Мама второй такой раз не переживет!
Титикака демонстративно и громко зевнул, как бы намекая, что тоже не одобряет поведения «плохого Титикаки».
А потом он встал и направился к окну. С видом: «Сижу за решеткой, в темнице сырой», он тоскливо, как — то по собачьи смотрел в окно, заставляя мое сердце сжаться от грусти.
