– Дела у Надин в итоге пошли на лад, когда муж сбежал?
– Да какой там! – отмахнулась Роза небрежно. – От него осталась куча долгов, поэтому мать Надин всё же продала ателье. На оставшиеся от сделки средства они купили этот продуктовый магазинчик и квартирку при нём, потому что недвижимость семьи Триволи тоже пришлось пустить с молотка. Матушка в итоге так и не смогла оправиться от этих потрясений, она серьёзно заболела и вскоре умерла. Надин с сыном остались одни.
– А Лили?
– Ах, да. Лили прибилась к их дому ещё когда муж Надин был здесь, ей тогда было лет двенадцать что ли…
– И как он относился к тому, что в доме появился новый ребёнок?
– Никак, – фыркнула Роза презрительно. – Он её и не видел вовсе. Лили была вроде няньки для маленького Мартина. По просьбе Надин она хватала его, если Тейнис заваливался домой пьяный и злой, да уносила прочь из опасного дома. Когда Лили хоронили, на поминках Надин как-то вскользь упомянула, что эта девочка пережила нечто подобное в детстве, поэтому только она могла понять, каково им приходилось. Я так и не поняла, о чём конкретно шла речь.
– Вероятно, Лили тоже была жертвой или свидетельницей домашнего насилия до того, как попала к дамам цветов, – сделал умозаключение Берт.
– Возможно, если она родилась здесь, на острове. С материка привозят девочек совсем маленьких, не старше двух-трёх лет, – рыжая красавица задумалась на мгновение, – но невозможно же помнить что-то, происходившее в столь юном возрасте, правда?
Все согласились с этим утверждением, хотя Берт не забыл упомянуть о некоем гипнотерапевте, о котором он когда-то слышал. По словам юноши, этот человек мог погрузить любого своего клиента в транс, заставляя его вспомнить не просто раннее детство, но даже сам момент появления на свет из утробы матери. Вообразив себе эту картину, обе девушки скорчили гримасы отвращения, выдавая синхронное «фу-у!», и разговор сам собой сошёл на нет.
Дождь закончился, а сад стал тих и загадочен. На всякий случай Роза вручила Берту ядовито-зелёный дождевик и, взглянув на него с нежностью, больше ничего не сказала. Они не обнимались и не целовались, даже не похлопали друг друга по плечу, обмениваясь флюидами жгучей неловкости. Ничего такого. И Конни это показалось странным, ведь не было никаких сомнений в том, что этой ночью они занимались вовсе не расфасовкой целебных трав.
Брат и сестра молчали до тех пор, пока здание «Тюльпанового дерева» не осталось далеко позади. Заговорили же они одновременно, перебив друг друга. Берт, как истинный джентльмен (коим он себя ошибочно считал), жестом дал понять сестрице, что уступает ей право первенства в этой сбивчивой беседе, и девушка еле сдержалась, чтобы не ответить ему театральным реверансом.
– Что-то пошло не так? Между тобой и нашей рыжей соседкой…
– Всё так, – коротко ответил Берт, умело подавив мечтательную улыбку и тут же, будто вспомнив о чём-то неприятном, поморщил нос и добавил так же кратко: – Но она не свободна.
– Ага, понятно. И что, она замужем? Или собирается?
– Собирается. Там какой-то договорной брак планируется, я не вдавался в детали, но было бы неплохо, если бы…
– Буду молчать, как рыба. Чего уж там.
– Спасибо. Моя очередь спрашивать. Что это за игру ты там устроила?
– Игру?
– Да-да, Констанция, – настаивал Берт и, кажется, даже был слегка раздражён, – откуда вот это твоё «А-ах, Боженька Всевышний, как могла такая приятная дама связаться с таким негодяя-я-ем?!» – он часто хлопал ресницами и, сомкнув руки в замок, возводил их небу, словно в молитве. Пародия получалась откровенно издевательская и грубо исполненная. Конни мысленно начала считать до десяти, унимая накатывающую волну братоубийственной злобы.
– Всевышнего я не упоминала, – проявляя наивысшую форму терпения, подчёркнуто спокойно отвечала девушка. – Мне надо было слегка продвинуть разговор вперёд. Не понимаю, почему тебя это задевает.
Берт в ответ принялся ворчать что-то бессвязное себе под нос. Конни не разобрала ни слова из этого «бу-бу-бу», но ей и не нужны были подробные объяснения, чтобы понять причину. Случайно, совершенно ненамеренно, весь этот разговор о Надин Тейнис и её несчастном браке сковырнул старую рану, которая сию секунду принялась сочно кровоточить. Волны острой боли, накатывающие откуда-то изнутри, из самых глубин памяти, мучили Берта, а, отступая, ещё долго отдавались в сознании звенящим эхом. Осознавая это, Констанция и сама как будто побледнела, чувствуя грядущий приступ мигрени.
– Я их не сравнивала. Даже и не думала об этом, – словно оправдываясь, выпалила она вдруг, хотя брат ни слова не сказал о том, в чём именно он обвиняет сестру. Это сквозило в его необоснованном ворчании, но не было сказано вслух. Тут вдруг Констанция поняла, как она выдала себя. Берт посмотрел на неё с нескрываемым осуждением, а затем как бы изумлённо вскинул брови. Поймал. Конни больно прикусила губу.
– Угу, я так и подумал, – почти беззвучно проговорил парень и угрюмо поплёлся дальше.
Они никогда не говорили об этом. Или просто очень-очень давно не говорили. Хотя вопрос всегда висел в воздухе, а тема не переставала быть актуальной никогда. Просто они оба старались делать вид, что этой истории и не было вовсе. Конни думала – так она не причинит Берту боль, а он искренне полагал, что сестру не стоит втягивать в разговоры о вещах, которые её, к счастью, коснулись лишь косвенно. Оба были неправы, ошибались наиглупейшим образом. Уж то ли это свежий, наполненный озоном, воздух Линсильвы так повлиял на Констанцию Маршан, то ли правильный возраст подошёл, но она в кои-то веки это поняла.
– Мне бы очень хотелось не сравнивать их, – чуть изменив формулировку, вновь заговорила она. Эти слова дались ей тяжелее, чем она думала. Ей бы следовало подготовить себя к этому, но ничего уже нельзя было поделать.
Алис возвратилась из своего Зазеркалья. Так Конни себе говорила, когда вспоминала о ней, об этой красивой, но странноватой женщине, оставившей неизгладимый след в их с братом жизни. Хотя Берту досталось несоизмеримо больше, конечно же. Она полупрозрачной тенью скользила по его снам, словно призрак из детских страшилок, и напоминала о себе тогда, когда этого меньше всего хотелось. От Алис невозможно было избавиться, вытравить её из сознания, не говоря уже о подсознании. Она пряталась в своём сказочном сонном Зазеркалье, ожидая подходящего момента, чтобы вдруг выскочить чёртиком из табакерки и отравить этим явлением очередной день, ночь, неделю…
И потому всякий раз, когда в разговорах всплывали истории про диктаторов-мужей и отчаявшихся жён, общение с братом превращалось для Констанции в танго на минном поле. Стоит сделать лишь один неосторожный шаг, как с Бертом случится подмена – жизнерадостный, обаятельный авантюрист вдруг обратится в мрачного и замкнувшегося ворчуна, жестоко пытающего своей раздражительностью всех вокруг. И всё из-за проклятой Алис.
– Мне бы очень хотелось не сравнивать их, – с нажимом повторила Конни, принуждая, прежде всего, саму себя продолжить этот неприятный разговор. Берт молчал и даже не смотрел на неё, они шли в сторону Линсильвы, и утренняя тишина леса давила на них со всех сторон. Конни сделала глубокий вдох и продолжала: – Но больше всего мне бы хотелось, чтобы ты не вспоминал об Алис всякий раз, когда мы сталкиваемся с чем-то, хоть немного напоминающим о ней. Мне бы хотелось, чтобы ты и вовсе о ней не вспоминал, раз на то пошло, но я знаю, как неправильно и жестоко с моей стороны было бы надеяться на подобное. И ещё…я думаю, что нам больше не стоит молчать об этом…
