– Я рада за тебя, Ливи, – немного сконфуженно улыбнулась Роза. Она явно не ждала, что подруга встретит её в таком настроении, но ничего поделать не могла. Приходилось подстраиваться. – Мы не помешаем тебе, если останемся до утра?
– Конечно, нет! О чём разговор! – отмахнулась хозяйка от слов рыжей красавицы. – Можете спать в комнате моих мелких, они всё равно не узнают. Если, конечно, вас устроит двухъярусная кровать.
– Вполне, – Берт пожал плечами и недвусмысленно кивнул в сторону бутылки на журнальном столике. – А что вы там говорили насчёт виски?
– Этот Ди Гран мне нравится, – Лив чуть слышно хрюкнула от смеха и, пригласив гостей сесть на диван, пошла за бокалами в сторону высокого стеллажа с посудой. – Вы уже имели честь познакомиться с моим папенькой?
– Боюсь, что нет.
– Это лишь говорит о том, что вы пока здоровы. Погодите до ближайшей простуды…
– Отец Лив – семейный врач Ди Гранов, – почти не шевеля губами, тихо пояснила Роза. – Очень хороший.
– М-да, гениальный, – не без иронии в голосе прыснула Лив, разливая янтарный напиток по стаканам и протягивая их гостям. – Помог Виолетте появиться на свет. Август, упокой Господь его душу, без него так долго бы не протянул. Можете мне поверить.
– Вы тоже врач?
– Да, но у меня пациенты куда скромнее и гораздо спокойнее, если вы понимаете, о чём я, – загадочно произнесла женщина и несколько раз комично вскинула брови. На мгновение в гостиной повисло молчание.
– Она работает в городском морге, – вновь пояснила Роза, и от этих слов у Берта всё похолодело внутри. Нет, он ничего не имел против такой профессии, но отчего-то окружающий его стерильный порядок, контрастирующий с внешним обликом Лив Сигрин, вдруг заиграл новыми красками и подсмыслами. Парень поёжился и одним махом осушил свой бокал. Затем Лив, обмениваясь какими-то новостями и сплетнями с Розой, подлила ему ещё. Эта порция так же быстро переместилась и стекла в нутро Маршана, после чего он отправился в детскую спальню на втором этаже.
Болтать и любезничать ему сейчас совсем не хотелось, а хозяйка дома и не возражала. Даже с Розой её общение строилось так, словно бы она позволяла той выговориться и потрещать ни о чём, но искренне не интересовалась ни одной из затронутых тем. На ватных ногах парень поднимался по широким скрипучим ступенькам в полумрак коридора с невысоким потолком. Оклеенная сине-зелёными обоями мальчиковая комната отыскалась быстро – дверь была не заперта, и упомянутая госпожой Сигрин двухъярусная кровать сразу бросилась в глаза.
Судя по всему, у измученной хозяйки дома было двое сыновей: на стенах висели плакаты с гоночными болидами и космическими ракетами, а маломальский порядок обеспечивала наполненная доверху корзина для белья. Игрушки (кислотно-зелёного цвета пучеглазые инопланетяне и какие-то мультяшные персонажи) валялись повсюду: на подоконнике узкого окна, под ним и на полу, у подножия кровати, за входной дверью и ещё небольшая горка украшала письменный стол вперемешку с восковыми карандашами. Когда Берт сам был ещё мальчишкой, подобный бардак он наблюдал только дома у своих друзей. Его комната была чистой и идеально прибранной. И вовсе не потому, что лет до двенадцати он делил её с сестрой. Наоборот, Конни при всей своей врождённой рациональности не отличалась чистоплотностью и постоянно вносила в их совместное жилище не критичный, но весьма раздражающий хаос, выставляя книги на полках не по размеру, а ещё постоянно перекладывая краски и бумагу на новое место. Брат огрызался и ворчал, а потом наводил порядок, возвращая всё на круги своя. То ли мама Конни, Елена Маршан, столь умело приучила его к чистоте, то ли так проявлялись зачатки какого-нибудь детского невроза, которому никто не придал значения. Только отец иногда, заметив яростные попытки мальчишки затереть крохотный след от краски на полу, присвистывал и качал головой. Уж ему бы точно не пришло в голову заниматься чем-то подобным – Ян Маршан оставлял следы на всём (и на всех), к чему прикасался, не задумываясь о последствиях.
Когда первый брак Яна Маршана был официально расторгнут, началась неразбериха. Сначала дети жили с Еленой, но жизнь эта стала тусклой и угнетающей: целыми днями любимая мачеха Берта сидела в своей комнате без света и при плотно закрытых шторах, она лишь иногда выходила, чтобы покормить их с Конни, обменяться парой дежурных фраз и отдать их в руки гувернантки. Спустя полтора года она попала в клинику, и за детьми примчался отец, чтобы увезти их с собой в Рим. Первое время они жили на два города и две страны, катаясь между Римом и Парижем, чтобы Конни могла видеться с мамой, но затем она, четырнадцатилетняя девчонка, вдруг заявила – с неё хватит.
– Папа, давай уедем, – деловым тоном произнесла она за ужином однажды. Не понимая её истинных мотивов (или делая вид, что не понимает), отец взглянул на девочку с искренним изумлением.
– Вот как? Куда бы тебе хотелось поехать и на какой срок?
– Мне всё равно, лишь бы навсегда, – нервно повела плечом Конни, затем, подумав немного, добавила: – Ты вроде хотел жить в Южной Америке?
– Была такая мысль…
– Супер. Когда собираемся?
Он ничего ей не ответил, и Берту даже показалось, что весь этот разговор был чем-то вроде игры для него. Ничего серьёзного – просто детская болтовня. Вот только Конни не шутила. Она приняла твёрдое, пусть и крайне болезненное, решение навсегда покинуть Европу, а в идеале – эту часть света.
– А помнишь ты говорила про переезд в Южную Америку, дорогая? – внезапно вернулся к этой теме Ян Маршан несколько месяцев спустя.
– Да! – воскликнула девочка, и в глазах её заискрились огоньки.
– Так вот ничего не выйдет. Но мне предложили работу в Северной Америке, в штатах. Это подойдёт?
– Да-да, вполне, – Конни отмахнулась и часто закивала. – Когда мы поедем?
– В следующем месяце, если всё срастётся. Но ты же понимаешь, что теперь будешь реже видеться с мамой?
– Ага, жаль, – безымоционально и коротко отозвалась девчонка.
Берт молчал. Он был согласен на любой исход, и ему понравилась бы и Южная Америка, и Африка, и Австралия, и даже Арктика, если бы это избавило Констанцию от мучительных встреч с женщиной, которую теперь с трудом можно было бы сравнить с той волшебно прекрасной особой, что они помнили.
В тот период их с сестрой впервые расселили по разным комнатам, а его невротическое стремление к чистоте приобрело характер мании, и уже в Америке новая пассия отца заставила того отвести сына на приём к психиатру. Вроде помогло. По крайней мере, теперь, спустя столько лет, он преспокойненько развалился на пахнущей затхлостью и сырными чипсами кровати в комнате каких-то малолетних засранцев, небрежно откинув ногой мягкие игрушки и смятые футболки, завернулся в короткий плед и, уткнувшись носом в стену, заснул.
Сон был тревожным, и периодически Берт просыпался, не особо понимая, где находится. Розы поблизости не было, но с первого этажа по-прежнему доносились голоса. Да и с чего бы ей ложиться так рано? Её-то не терзало, отнимая все силы, бесконечное предчувствие беды. Было около девяти-десяти часов вечера, когда Маршан вновь проснулся. На этот раз пробуждение было резким и мучительным. Сознание как будто пронзил удар молнии – яркая вспышка, боль и расползающийся ожог. Задыхаясь и не слыша ничего, кроме стука крови в ушах, парень резко сел и схватился руками за голову. Паника длилась всего мгновение, но этого хватило, чтобы прогнать сонливость прочь. Теперь он ни за что не станет спать. Ни за что и никогда.
