Все тут же замерло, словно опустевший дом сомкнулся вокруг них мыльным пузырем.
– Ты кто такой? – тяжело дыша, спросила Руби.
– Некогда объяснять, – услышал Лео свой голос, будто наблюдая за происходящим со стороны. – Пошли.
Они прокрались в темную гостиную. Руби остановилась.
– Да не стой ты, – шепотом поторопил Лео, направляясь дальше в мрачные недра дома.
Думал он только об Абре и ключе. Нашла ли она Древо? Бросила ли их тут? Лео представил, как входит во мрак, а там больше нет ничего – ни двери, ведущей к свету, ни выхода.
– Кто ты? – прошептала Руби.
Ее голос был в точности таким, каким Лео всегда представлял. В пустом доме он звучал глухо, словно песок, что сеют через сито. Лео тут же вспомнил, как пел ей перед сном, как сидел у ее кровати или щупал горячий лоб, когда Руби болела.
– Нет времени, – повторил он. Глаза снова увлажнились от слез. Лео вытер их тыльной стороной ладони. Ему так хотелось обнять Руби! – Ты должна пойти со мной.
– Что ты здесь делаешь? – насторожилась она.
– Ты Руби Джардин? – спросил Лео. Ему так хотелось услышать, как она произнесет свое имя.
– Кто ты? – не отступала Руби, но в ее глазах мелькнула тень узнавания, будто этот юноша когда-то ей снился.
– Ты Руби Джардин? – стоял на своем Лео.
– Да. Я Руби.
Они уже добрались до задней части дома.
– Руби… – тихо сказал Лео, – ты не поверишь. – Он помолчал немного. – Я твой брат. Я – Лео.
Внезапно Лео пронзила боль от макушки до самых пят. Он упал, пытаясь отмахнуться от нападавшего, но еще один удар отбросил его дальше.
Чьи-то руки рванули Лео вверх, поставив на ноги, и голос, который показался знакомым, произнес:
– Посадите его к другой ищейке. Уровень двадцать семь. Я попозже зайду. – Послышались странные звуки, и голос изменившимся тоном сказал: – Руби, милая, как ты?
Мрак, в котором очутился Лео, оказался темнее тьмы в подземных туннелях. В этом мраке время от времени кружились обрывки света, и Лео мерещилось, будто можно затеряться навсегда в изменчивых тенях и пронзительной боли, что вспыхивала подобно спичке. Его несли, волокли то вверх, то вниз, порой Лео даже врезался в стены, когда тюремщики поворачивали за угол. Потом они пошли наверх, все выше и выше по лестницам прямо в небеса, пока Лео не потерял счет этажам. Те, кто тащил его, тяжело пыхтели от натуги.
Наконец они прошли через дверь – о, как же болела голова! – затем открыли еще одну дверь, миновали длинный коридор и швырнули его куда-то.
Лео ударился об пол, и его снова скрутила такая боль, что он едва не уплыл во мрак. Однако Лео не поддался обмороку, потому что услышал голос и понял: это не плод его воображения. Голос шел прямо из темного угла этой комнаты без окон:
– Лео, это ты?
Часть VI
Река
У серебряной реки
Кончится наш путь.
Ее воды глубоки —
Можно отдохнуть.
С трепетом сердца поют,
Песню мира нам несут…
Роберт Лоури. Из гимна «Соберемся у реки…»
27
До того как в жизнь Руби вернулся Лео, кое-что произошло. С Руби и ее отцом Амосом, кое-что важное. Незадолго до появления Лео в заброшенном доме, где он назвался ее братом, перевернув все представления Руби о мире, отец пришел к ней в комнату и сообщил важные новости.
– Очень скоро, Руби, – начал он и затаил дыхание от мыслей о грядущем, а когда уже не в силах был сдерживаться, выдохнул. – Я кое-куда тебя отведу. Я хочу показать тебе башню.
Руби вопросительно посмотрела на него – неужели отец говорит всерьез, но он взволнованно кивнул несколько раз и криво усмехнулся.
Руби отвела взгляд и уставилась в окно.
Высотка позади их дома закрывала почти весь свет, отчего в переулок попадали лишь тусклые лучи цвета ржавчины. Узкие полоски неба окрасились в темно-бордовый. В городе сгущалась ночь.
Здание за домом Руби всегда росло и стремилось ввысь. Сколько она себя помнила, над ним работали каменщики, плотники и инженеры. Каждый год башня возносилась выше и наконец стала такой высокой, что порой ее верхушка задевала низкие оранжевые облака, а по ночам казалось, будто она вонзается прямо в кроваво-красные небеса. Интересно, башню вообще когда-нибудь достроят? И что там творится внутри?
Отец стоял в проеме двери, не отводя от Руби глаз. Наверное, думал, что дочь будет взволнована так же, как он, и с таким же нетерпением захочет осмотреть башню.
– А потом, после того как я все тебе покажу, состоится большая встреча с людьми, которые готовы к переменам. Мы собираемся превратить этот город в нечто чудесное. Нечто совершенно новое.
– Папа, – начала было Руби, но осеклась.
А отец снова принялся рассуждать, какое чудесное будущее ждет их впереди, как воссияет город. Он возбужденно бродил из комнаты Руби в коридор, туда и обратно.
– Будущее не за горами. Но нам нужно расчистить пространство. Бешеные… Их нужно устранить. А уж потом мы заложим новую основу. Новое… – Его голос прервался. Отец остановился и посмотрел на Руби. – Очень скоро, понимаешь? Очень скоро! Ах, Руби… Жаль, я пока не могу рассказать тебе подробности. Прости, что держу все в секрете. – Он вздохнул. – Но осталось немного, и ты все поймешь и все узнаешь. Город станет… чудесным. Лучше, чем когда-либо прежде! Это будет самый прекрасный город.
Резко развернувшись, он вышел в коридор и аккуратно прикрыл дверь, будто та сделана из папиросной бумаги и вот-вот порвется. Щелкнул замок. Послышался звук поворота ключа: отец запер Руби в комнате. Он делал так каждый вечер. По его словам, в городе царила опасность, поэтому он запирал Руби ради ее собственного блага – на тот случай, если в дом ворвутся Бешеные.
Так он объяснял это дочери, а она верила, как дети верят родителям, даже если те им врут. Руби вновь уставилась на небоскреб, думая о словах отца. Ей послышалось кое-что…
«Потом мы заложим новую основу. Новое… царство небесное».
В доме, где жила Руби, – доме ее отца – было множество дверей. Конечно, и окна тоже там были, только они Руби не интересовали. Возможно, потому что снаружи их ограждали большие решетки. Если и откроешь окно, выбраться не получится. Толстенные – в дюйм толщиной – прутья были черными, как ночь. Промежутки составляли всего четыре дюйма. Руби могла просунуть в них руку до плеча, но не дальше. Холодное на ощупь железо не нагревалось даже летом. Раз в год отец тратил три-четыре вечера, чтобы их покрасить. Он наносил краску медленными мазками, и лицо у него при этом было такое, что становилось ясно – думал отец совсем о другом. Цвет он всегда выбирал чернющий, как пролитые чернила.
