Я вспомнил, как неприятно мне было стоять перед вратами в глубины собственной памяти, как разрывался между любопытством и нехорошим предчувствием. Я был уверен, что спрятанные за завесой воспоминания, какие бы они ни были, слишком болезненные и личные, чтобы с кем-то ими делиться. Я не сомневался: в данную минуту Сефиза чувствует то же самое.
– Верлен, ты на моем берегу реки, – испуганно проговорила девушка, поворачиваясь ко мне.
В этом мире я не мог улавливать волны страха, поэтому судил, полагаясь исключительно на свою интуицию.
– Если для тебя это слишком тяжело, если ты не хочешь, чтобы я проходил через эту арку, то не стану этого делать, – пообещал я, борясь с непреодолимым желанием броситься вперед.
Не знаю почему, но мне очень хотелось протянуть к ней руку, попытаться унять ее страдания, хоть как-то ей помочь.
Девушка покачала головой, тревога на ее лице сменилась решимостью.
– Думаю, я должна туда пойти, – ответила она, опуская глаза и озабоченно хмуря тонкие брови. – В любом случае, у меня нет выбора. Неважно, что там: я должна это увидеть и… возможно, ты тоже должен.
Она вдруг резко повернулась к портику, быстрым нервным движением отодвинула занавесь и шагнула через порог. Встревоженный и сбитый с толку, я побежал за ней, боясь потерять ее из виду…
А в следующий миг оказался лицом к лицу с самим собой, возле большого, многоквартирного дома, стоявшего в одном из самых бедных кварталов Стального города.
Очевидно, это воспоминание принадлежало Сефизе, а не мне. От изумления я не сразу понял, что смотрю на себя самого, закованного в броню.
Чуть поодаль, на пешеходных мостках, огражденных решеткой, стояла группа солдат: они арестовывали какого-то мужчину и его семью.
– Тень, я тебя проклинаю! Слышишь?! – надсадно прокричал задержанный. – Я проклинаю тебя, темная тварь, выродок!
Я помнил тот день, потому что это был первый (и последний) раз, когда человек имел наглость меня оскорбить: вторым таким человеком стала Сефиза. В то время я совсем недавно приступил к обязанностям Палача и еще неважно управлял своими способностями. Я не успел сразу заткнуть осужденному рот, так что пришлось задействовать весь имевшийся в моем распоряжении страх – на это у меня ушли почти все силы без остатка – чтобы он наконец умолк.
Я видел, как мой двойник поднимает руку, приказывая солдатам поторопиться – он был слишком взволнован из-за криков и напуган предстоящим ему испытанием, так что стремился поскорее покончить со всем этим.
– Как ты можешь меня помнить, ты ведь даже не смотрел на нас! – воскликнула вдруг стоявшая чуть в стороне Сефиза. Она взирала на разворачивающуюся перед нами сцену с такой болью, что до меня вдруг дошел весь ужас этой ситуации.
По лицу девушки катились слезы, она вся дрожала и прижимала локти к груди. Я с трудом сдержал желание броситься к ней и крепко обнять.
Стоило мне вновь поднять глаза, и это неуместное желание улетучилось.
За спинами легионеров стояла худенькая девочка-подросток с длинными темно-каштановыми волосами – более юная копия Сефизы. Ее запястья – как и руки ее родителей – уже заковали в кандалы. Только маленький мальчик шел вслед за стражниками добровольно, однако исходивший от него ужас ощущался почти физически.
Я тяжело сглотнул и заставил себя смотреть на эту сцену из прошлого Сефизы. Это воспоминание принадлежало и мне тоже, и, осознав это, я испытал глубокий шок.
– Я никогда не смотрю на арестованных, – жалобно пробормотал я, чувствуя, что начинаю задыхаться. – Просто не могу…
Девушка горько зарыдала, и мне показалось, будто в живот всадили раскаленный добела клинок. Я понял: несмотря на нашу невероятную связь, несмотря на ту, другую жизнь, в которой мы были рядом, нас всегда будет разделять неприступная стена, и в возникновении этой стены виноват только я. Именно я возвел ее камень за камнем, множа горе, страдания и ненависть.
Конечно, я лишь следовал приказам, выполняя задание, возложенное на меня богом-императором, а заодно удовлетворял свои отвратительные потребности, необходимые для поддержания моей силы. Я разрушил жизнь единственного человека, способного дать ответы на вопросы, которые так мучительно искал, разрушил жизнь девушки, способной привнести луч света в мою мрачную жизнь…
Единственной по-настоящему важной для меня девушки…
В нашей реальности я просто не имел права испытывать к ней какие-то чувства, и осознание этого было мне невыносимо. Я не хотел жить в таком мире…
Наши души соединены невероятной связью, прошедшей сквозь время и пространство, а я сам сделал Сефизу своим врагом. Сам вынес себе приговор.
С другой стороны, я ведь оборвал жизни стольких людей… разве я не заслуживаю самого сурового наказания?
Легионеры спустились по лестнице и прошли мимо, не видя нас. Сефиза шагнула к отцу – тот шел, широко открыв глаза от ужаса и отчаяния, – и попыталась коснуться его бесплотного плеча. Потом повернулась к своему призрачному двойнику – Сефиза-подросток брела, повесив голову и бессильно опустив руки сжала кулаки.
– Борись, идиотка! – закричала девушка, обращаясь к самой себе. – Проклятие, да сделай же что-нибудь! Защищайся, негодная маленькая трусиха! Ненавижу тебя! Ненавижу!
Она ударила свою бестелесную копию, потом еще раз и еще, но ее кулак неизменно проходил сквозь образ девочки. Тогда Сефиза набросилась на солдат. Ее лицо пылало таким гневом, что казалось, она не понимает, что сражается с пустотой.
На этот раз не смог сдержаться, меня словно подхватила и понесла вперед невидимая сила: я метнулся к девушке и обнял – такое я мог себе позволить лишь здесь, во сне.
– Тебя я тоже ненавижу! – завопила она, пытаясь меня оттолкнуть. Она ожесточенно отбивалась, потом обмякла, прижимаясь спиной к моей груди. – Я ненавижу тебя больше всего на свете!
– Я знаю… знаю…
Я всегда подозревал, что ее кипящая ненависть ко мне обусловлена не только моей чудовищной репутацией среди людей, что есть какая-то другая причина. Теперь я точно знал, почему Сефиза питает ко мне такую сильную неприязнь. Отныне внутри меня будто тлели угли: глубокое чувство вины жгло меня, не проходя ни на секунду.
Вокруг нас все подернулось туманом, очертания городской улицы расплылись, а в следующий миг мы оказались в темной галерее, в одном из подвалов Собора. У стены лежала, пристегнутая ремнями к металлическим носилкам, девочка-подросток с длинными каштановыми волосами.
– Только не это… – простонала Сефиза.
Я крепче прижал ее к себе.
Вошел стражник, заставил девочку повернуть голову набок и большими ножницами начал остригать ее густые, отливающие бронзой волосы. Юная Сефиза рыдала, но оставалась совершенно неподвижной и не произнесла ни слова. Она не пыталась протестовать, даже когда солдат приставил к ее руке шприц и резким движением воткнул иглу в плоть.
