– А что? – не выдержал Костя напряженного молчания.
– Убийство, – едва слышно прошептала. – Я убила человека.
***
Мы стояли в противоположных углах беседки.
– Мне было тогда семнадцать, – нервно теребила в руках пожелтевший кленовый листок, безжалостно заламывая его во все стороны. – Сейчас вспоминаю себя ту, и понимаю, какой же глупой была. Даже не наивной, просто идиоткой. – Конечно, это не служило мне оправданием, но хотела, чтобы Костя понял, чем я жила тогда и каких ценностей придерживалась. – Никита Копылов был звездой школы, душой любой компании, ну а девчонки просто млели от него. Еще он славился самыми отвязными вечеринками. Никто не знал, где и когда будет следующая, пока за несколько часов до ее начала ты не получал смс с приглашением. А приглашали не каждого. Все мечтали туда попасть, и я в том числе. И вот однажды это произошло, меня удостоили чести. Сейчас смешно, а тогда я действительно считала это чем-то грандиозным. – Воспоминания чередой проносились перед глазами, оставляя на языке горький привкус сожаления. – Ты уже знаком с моим братом, который в некотором отношении просто копия нашего отца, чтобы представить, что мне можно было даже не мечтать получить разрешение на эту вечеринку. «Нечего тебе связываться с таким охламоном, как Капылов», – процитировала отца, стараясь подражать его строгому тону.
На мгновение подняла глаза на Костю: облокотившись на перила беседки, он запустил руки в карманы куртки и с хмурым взглядом внимательно слушал меня.
Как же хотелось узнать, что сейчас творится в его голове?
– И насколько я тебя знаю, ты, конечно же, сбежала, – догадался Костя.
Хотелось улыбнуться тому, как хорошо он успел узнать меня, но сейчас было не время предаваться романтике.
– Бессовестно соврала родителям и поздним вечером улизнула из дома. – Как же я потом раскаивалась и сожалела о лжи и этой своей бунтарской выходки. – Моя мечта сбылась, и я была безумна счастлива. Все шло просто отлично до тех пор, пока не объявился папа. Это был позор столетия: приехал на полицейской машине, с мигалками, в униформе. Он не стал разгонять вечеринку – все было в пределах закона, ему не к чему было придраться – а вот увести у меня на глазах у всех, как под конвоем, он мог.
– Не может быть, – рассмеялся Костя.
– Может, – улыбнулась, вспомнив папины своеобразные методы воспитания. – Только он был способен ославить на весь город, просто заботясь. Подумать только, укатить с вечеринки на полицейской машине.
Мы глупо хихикали, переглядываясь, пока пыл не поутих, а лица вновь не стали серьезными.
– Жаль, что я не успел с ним познакомиться, – уже без ухмылки произнес Костя.
– Думаю, ты бы ему понравился. – Папа, конечно, не хуже Макса поиздевался бы над парнем, но в итоге бы принял, видя, что я люблю его.
Будет ли Костя любить меня так, как прежде, когда выслушает мою историю до конца?
Мы снова погрузились в молчание: я разорвала в клочья несчастный лист и развеяла его по ветру, а Костя глухо постукивал носами тяжелых ботинок по деревянному полу беседки. Не хотелось возвращаться к мрачным воспоминаниям и снова переживать те трагические события, но другого выбора не было.
– Сам понимаешь, после папиного представления я считала себя униженной и оскорбленной, – продолжила рассказ, набравшись сил. – Всю дорогу домой отчитывала его, будто он ребенок, а не я. Он снисходительно позволил мне выговориться и выплеснуть эмоции, а потом одним лишь словом заставил замолкнуть. Не зря он работал в МВД: имел командный голос и обладал природным, что ли, умением управлять людьми. Мы с братом любили отца, а еще больше уважали. Он никогда не наказывал нас, тем более, не бил. Сажал напротив и вел долгую беседу и, как психолог, медленно подводил, выуживая из потаенных уголков души, к причинам наших поступков. После такой откровенной беседы он уже не мог на нас злиться или наказывать – он видел, мы все осознали свои ошибки. Это для него было главное. – Не заметила, как отошла от основной темы, погружаясь в детские воспоминания. Не смотря на это, Костя все так же внимательно слушал. – Его слово было законом в семье, только если дело не касалось нашей матери. Ее он любил безмерно и рядом с ней становился мягким и податливым.
– Думаю, так и должно быть: жесткость и требовательность с посторонними и любовь и забота с близкими. – Костя склонил голову чуть на бок, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы, словно проверяя наши отношения на соответствие этому требованию.
Вспомнила как Костя ругался по телефону после происшествия с краской, и поняла, что со мной он обращался нежно. Надолго ли? Останется он таким после сегодняшнего дня?
– Один в один слова твоей матери, – никогда не забуду тот наш первый разговор.
– Ну так, – пожал плечами, – все идет из семьи.
Наверное, он прав: где, как не в семье, закладываются понятия о добре и зле, любви и верности?
– Так вот, – вздохнула и продолжила с того места, где остановилась, – по просьбе мамы, которая еще не знала, что ее непутевую дочь, как арестантку везут домой, отец остановился у заправки, чтобы что-то купить. «Во избежание попытки побега», – как сейчас слышала папин голос, – мне пришлось пойти с ним и не удаляться больше чем на два метра. – Я подбиралась к ключевой части истории и едва сдерживала чувства. – Папа был так увлечен наставлениями, что не сразу заметил, что на заправке творится неладное. – Сильно зажмурилась, стараясь изгнать из своей головы нахлынувшие образы. – Из магазина выскочило двое: дерганные и потрепанного вида мужчины. У одного из них в руках был пистолет. Отец тут же достал свой табельный и оттеснил меня за спину, защищая собой как щитом. Он не спешил стрелять – у них в полиции куча предписаний и требований, когда и в каком случае применять огнестрельное оружие. Он не мог палить без разбора и без адекватной оценки ситуации. Но у преступников свои законы. Выкрикнув «менты», один из них выстрелил. – Против моей воли слезы побежали из глаз. – Вместе с папой я упала навзничь. – Прикрыла рот ладонью, не давая отчаянному всхлипу вырваться наружу.
Костя быстрыми шагами пересек беседку и обнял, прижимая к груди.
– Тихо-тихо, – успокаивал, – все прошло.
Но рассказав так много, не могла оставить недосказанности, к тому же это был еще не конец.
– Я лежала в луже крови собственного отца, – говорила ему в грудь, – вообще не соображала. До моего сознания долетел обрывок фразы: «валить девчонку». Не знаю, что именно, может муштра отца, заставила меня побороться за свою жизнь. Перевернулась на бок и дотянулась до упавшего неподалеку табельного пистолета. Я умела обращаться с оружием – отец научил меня. А дальше… выстрел и последнее, что помню – яркие россыпи звезд, растворяющиеся в ночном небе.
***
Дышала. Просто выполняла механическую работу легких. Вдох-выдох. И ждала, когда боль отступит. Давно перестала верить сказкам, что со временем станет легче: горечь потери окутает дымка светлых воспоминаний, а жгучее чувство вины сменит смирение. Сладкая ложь. Но ради спокойствия родных я делала вид, что справилась со всем и продолжаю жить нормальной жизнью. Нормальной. Я ей уже никогда не буду, чтобы не говорили. Во мне что-то (хрупкое, нежное) сломалось, и я безвозвратно стала другой. Хуже? Сильней? Или же слабей? Не знаю. Просто другой.
