– Третий, пятый и девятый номера тоже проиграют, – громко сказала она и пошла к выходу с трибун. Люди расступались перед ней, как перед прокаженной, а те, кто услышал «пророчество», вдруг стали отчаянно черкать что-то в своих игральных бланках…
Гординиус молча смотрел вслед незнакомке.
Потом ругнулся и, одернув плащ, пошел за ней. Он молча проводил ее до лестницы. Потом по лестнице. Потом, не говоря ни слова, вышел вслед за ней на темную улицу.
– Малыш, а что тебе, собственно, надо? – не выдержала женщина кварталов эдак пять спустя. – Я знаю, в пустыне водятся змеи, которые кусают человека, а потом ползают за ним, пока он не сдохнет от порции впрыснутого яда. Но ты вроде даже не скалил зубки.
Гординиус пообещал себе отомстить ей за этот пренебрежительный тон. Как-нибудь необычно. И чуть попозже.
А пока спросил:
– Каким образом вы тогда исчезли из дворца? Это была какая-то иллюзорная формула?
Женщина не ответила.
– Не буду лукавить: меня впечатлила ваша эскапада, – продолжил Горди. – Я о вас всюду спрашивал. Узнал, что вы приехали в Иджикаян меньше месяца назад. Как же вам удалось сразу попасть на работу в Аль-Паламос? И как… – Он запнулся.
– И как я умудрилась сразу вылететь, ты это имел в виду? – ехидно «подбодрила» женщина.
– Нет. И как вы, прах побери, осмелились поднять голос на султана?!
– А ты на меня как осмелился?
– Когда?
– Только что, малыш.
– Хм. А что? Убьете меня?
– Пха. Я не пачкаю руки просто так.
– Просто так… Значит, вы из Гильдии Убийц?
– Какая глупость! Еще идеи?
Так они проговорили до глубокой ночи, сначала наматывая круги по Хардурману, потом переместившись в затхлый бар, потом – к Гординиусу домой.
Если вечером женщина откровенно насмехалась над альбиносом, то утром сама начала задавать ему вопросы, и он как-то незаметно вывалил ей всю свою жизнь – и все сопутствующие оной тряпки вроде тайных надежд, разочарований, обид. А потом они стали говорить про Шолох. Оказалось, новая знакомая Гординиуса перестала жить там почти три года назад.
Больше она ничего про себя не сказала, не считая имени: Тишь.
Тишь.
Как шелест гремучей змеи в песках. Очень ей подходило.
– А у тебя фамилия Сай? – спросила Тишь. – Ты из приюта, значит, выбрал ее сам в год получения гражданства. Почему же именно Сай?
– В честь лесного короля Сайнора: он мне нравился в детстве. Был моим героем, – рассеянно отозвался Гординиус, брившийся перед зеркалом опасным лезвием, а потому весьма сосредоточенный. Сначала сказал, а потом спохватился: это был первый раз в его жизни, когда он поведал кому-то о смысле своей фамилии.
В зеркале стало видно, как косая ухмылка перечеркнула неэмоциональное лицо госпожи Тишь. И снова женщина посмотрела на альбиноса так странно и внимательно, как тогда, на арене.
– А сейчас нравится?
– Сейчас мне все равно.
– Мне тоже, малыш. Мне тоже, – сказала она, хотя он, ей-небо, и не спрашивал.
* * *
Они неплохо сошлись.
Тишь даже переехала к нему. Толку в хозяйстве от нее не было никакого. Она могла целыми днями валяться на тахте, написывая что-то в дневник или просто пялясь в потолок. Поначалу Гординиуса это раздражало, но потом он привык.
«Будем считать, я завел себе кошку», – думал он, косясь на гостью. Тишь только криво усмехалась в ответ, будто мысли читала.
Хотя почему будто? Месяц спустя она раскрыла Гординиусу свою тайну. Вернее, целых ворох своих пепловых тайн. Вывалила развеселое прошлое на суд альбиноса так буднично, будто решила рассказать анекдот, а не поведать о кровавом закулисье шолоховской контрразведки.
У Гординиуса случилась форменная истерика.
Он бегал по дому и орал, изредка начинал задыхаться, краснел, белел, таращил глаза и чуть ли не бил посуду. Тишь лежала на спине, закинув ступню одной ноги на колено другой, и любовалась свежей татуировкой Глазницы: той, которую сделала себе при помощи крови, украденной в Пике Волн.
– За что, за что мне это?! – в голос стонал Гординиус.
– Ты же сам решил набиться ко мне в компанию.
– Я не думал, что ты мятежная Ходящая!
– Пх. Архимастер мятежных Ходящих. Не приуменьшай мой опыт, будь добр.
– О боги!.. Ты… Сколько горожан ты убила во время бунта?! А до этого?! – В иные моменты Горди завывал, как прахова волынка. – Ты вообще человек?! Все эти твои запредельные Умения… Маски, плащи, посохи… Совершенная секретность… Небеса всемогущие, а если об этом узнают? О том, что ты живешь у меня?! Да меня казнят! Я стану предателем! Твою мать, Тишь, тебя не учили предупреждать о таких вещах?!
Тишь лениво поднялась, налила из-под крана кувшин ледяной воды и плеснула в лицо колдуну.
– Успокоился? – участливо спросила она, пока он отряхивался посреди комнаты, как ощипанный лебеденок. – Я тут законно. Я в своем полном праве. Так что зря ты так безобразно кривишься. И вообще – отрасти привычку дослушивать, прежде чем гнать коней нервного срыва.
Гординиус действительно успокоился. Тогда Тишь рассказала ему и продолжение.
То, как ее бунт был подавлен. То, как ее приговорили к смертной казни, но потом заменили виселицу на пожизненное заключение в одиночной камере. То, как ей повезло: в каменном мешке к ее услугам была бумага, маг-светильники и писчие перья.
В карцере Тишь разработала много новых магических формул и инструментов; по памяти отрисовала карту столицы и прикинула те слабые места государственной безопасности, которые не успела подлатать во время службы; вспомнила программу обучения Ходящих в Пике Волн и снабдила ее своими комментариями; переосмыслила некоторые отношения; написала мемуары и, кажется, потихонечку,
полегонечку,
по капельке
сошла
с
ума.
Что проявилось не сразу.
За семьсот семьдесят один день заключения у Тишь был только один посетитель: его величество Сайнор, явившийся как-то раз в ночи, инкогнито, наряженный в ключника.
– Ну и сволочь ты, – с порога сказал король, убирая руки в карманы. – Сволочь редкостная.
– Пришел поругаться, пха?
– Проклятье, Тишь. Ты устроила бунт в моем государстве.
– А ты реформировал мое ведомство.
– Это было необходимо. Институт Ходящих безнадежно устарел – я говорил тебе это тысячу раз и скажу в тысяча первый. Лесное королевство становится безопаснее год от года; потребность в теневых услугах уходит, а независимость ваша – только растет. Вы были задуманы как псы короны, но на исторической шкале видно: вы уже куда ближе к кукловодам, нежели к марионеткам. Я должен был остановить этот процесс, пока не стало слишком поздно. Иначе однажды вы бы сочли себя высшей расой, а нас обратили в рабов. Я рассчитывал, что мы – ты и я – договоримся полюбовно, но… В тебе, как и в твоих агентах, оказался какой-то изъян. Чертовоточина, фанатизм, мешающий принимать верные решения.
