– Унни… – Я сглотнула. – Значит, в путешествии вы научились колдовать?
– Пришлось. Кстати, со мной унни говорит вашим голосом.
Я скрыла смущение за новым вопросом:
– И в итоге унни помогла вам. Это случилось, когда вы перестали бояться?
– Нет. Это случилось, когда я набрался смелости признать правду о себе.
– Правду о том, что в Междумирье вы живее, чем вне его?
Он помолчал, потом улыбнулся:
– Я бы не смог сформулировать это лучше, Тинави.
В зрачках принца бешено плясали искорки энергии унни, и во мне навстречу им поднималась темная, безнадежная волна.
И вдруг я отчетливо поняла, что знаю, о чем говорит Лиссай – об этом счастье, об этой непреодолимой тяге, что бесконечно зовет тебя куда-то за горизонт.
О всполохе в искре, из-за которого тебе так часто снятся янтарные рощи на закате и качели в забытом саду, а сердце вновь и вновь обливается горяченным оранжевым светом. И душа сжимается от неясной, безысходной тоски по чему-то, чего даже, кажется, не существует: по какому-то миру, которого нет, или по какому-то состоянию – давно забытому или, напротив, еще не случившемуся с тобой.
Во мне тоже всегда жила эта зыбкая безбрежная тоска, из-за которой все одновременно теряет и обретает смысл. Слишком похожая на любовь, чтобы хранить ее в тишине, слишком неуловимая, чтобы говорить о ней вслух. Тоска, по сравнению с которой вся жизнь, все ее достижения, провалы, мечты кажутся незначительными, слишком плотными и материальными, чтобы воспринимать их серьезно.
Тоска, за секрет которой ты заплатишь любую цену, не торгуясь…
Я ругалась на беспечность, с которой принц огласил свое желание пройти в другой мир, не понимая, что вся его легкомысленность была только ширмой. Только попыткой уговорить себя, что это так… Игра, глупость, экскурсия, понарошку, не страшно. А вовсе не шаг навстречу своему истинному «я»: такому желанному и такому пугающему – потому что однозначно не вписывается в привычный мир.
Я смотрела на Лиса, и Лис смотрел на меня. И было что-то настолько горькое и свободное в его лице, что у меня перехватило дыхание.
Четыре года. Целых четыре года, Лис. Ведь ты совсем другой человек теперь.
Но я знала, что принц не жалеет ни об одном дне. Что вернись он назад во времени – ушел бы снова. И снова.
И снова.
И снова.
– Я знал, что вы поймете, – тихо сказал Лиссай.
Мне почему-то стало больно от этих слов. Больно – и одновременно свободно, будто в душе открыли дверцу – запертую, заклинившую годы назад. И от этого – яростно.
Ведь я сама ее заперла.
Мне так жаль. Я понимаю тебя. Я бы тоже ушла, сто из ста раз – я бы тоже ушла. Возможно, часть меня и сейчас хочет этого. Но мне все же так жаль…
Я всхлипнула и смахнула слезу.
Лиссай посмотрел на то, какими мурашками покрылись мои локти, и протянул мне свою иномирную кофту. Потом крепко сжал мои руки – то ли утешая, то ли пытаясь убедиться, что мы – настоящие. Не привидения. Не мечты. Не миражи. Кожа у Лиса была тонкой и теплой и будто бы слегка светилась в темноте. Я смотрела на узор из веснушек, казавшийся то ли созвездием, то ли пергаментом с предсказанием.
Лиссай вдруг грустно рассмеялся, и я удивленно подняла голову.
– Простите. Просто, кажется, наша история повторяется: я возвращаюсь издалека, вы плачете, а потом… – Лис, припоминая, посмотрел мне за спину, на дверную ручку, символ опасности, и утрированно округлил глаза. Я всхлипнула, а потом подыграла и прижала палец к губам. Лиссай наклонился и невесомо, нежно поцеловал меня в висок. Своебразная дань традиции.
Мы улыбнулись друг другу.
На одну сотую, нет – на одну тысячную отлегло…
– Хорошо, что вы снова дома, – упрямо шепнула я.
– Дома, – эхом отозвался Лиссай, крутя в пальцах пижамную пуговицу, которая висела у него на груди вместо оберега. Другая рука принца так и сжимала мою, не отпуская. Наши взгляды вновь встретились.
И долго дождь шумел за окном.
22. Безлунный театр
Весь мир – театр, но сценария не дали; ни режиссерам, ни актерам.
Зато зрителям – гнилых томатов – от души.
Приписывается хранителю Теннету в его любимой роли Анте Давьера, предпринимателя
В ночь бокки-с-фонарями не стоит тревожить холмы, каким бы чудаком не от мира сего ты ни был.
Я осталась у Лиссая до утра.
Когда солнце дотронулось до неба, окрасив его нежно-розовыми тонами и подсветив снизу полупрозрачные перышки-облака, а за приоткрытым окном послышались шорохи островных зверьков и рассветные напевы птиц, я бесшумно надела свою мягкую замшевую обувь, стянула растрепавшиеся волосы в низкий хвост и проверила драконьи скорлупки в боковом кармане сумки.
Принц молча стоял у окна, со странным выражением лица глядя на то, как постепенно светает. На его щеке отпечатались циферблаты сразу нескольких часов – на запястье Ищущего они были надеты друг за другом, подряд, и каждая пара показывала время одного из иных миров. Часы тикали вразнобой, и всю ночь это тиканье, похожее на шепот песка из забытых легенд, отдавалось по всей комнате и будто где-то внутри меня.
Я так и не узнала, что именно случилось с ним за эти годы.
– Я расскажу однажды. Но вряд ли скоро, – шепнул Лиссай под покровом ночи.
А сейчас он обернулся ко мне. И снова, уже в утреннем свете, я отметила, что взгляд у него стал совсем новый: да, все тот же изумрудный перелив, но настолько цепкий даже в мгновения спокойствия, что что-то внутри сжималось и одновременно вытягивалось по струнке. «Теперь он похож на будущего короля», – невольно подумалось мне, хотя я знала, что Лиссай далеко не первый в очереди на престол.
– Интересно, мои багровые очки еще где-то здесь? – вслух прикинул принц.
– Всего неделя прошла, Лис. Должны быть тут.
– Неделя… Я все еще не верю. – Он нашел их в прикроватной тумбочке.
– Удачно, что Двор давно не ждет от вас логики и привык к тому, что вы можете сутками не показываться в основном здании, – протянула я, мысленно добавив: «Ибо придумываете великолепные планы»…
Лиссай поежился, одернул тогу и с сожалением покосился на худи и джинсы, небрежно сброшенные на пол.
– Кажется, это будет чертовски длинный день, полный попыток выдать себя за себя прежнего. Нужно не забыть вернуть постоянное заикание… Теперь я спотыкаюсь в словах гораздо реже. – Лис задумался. – Странно снова быть принцем. Я вот так ходил, да? – Он скривил губы, задрал подбородок и ссутулился.
Это должно было быть смешно, но было печально.
