Хочу прижать к себе. Утешить. Успокоить. Пообещать, что наступит день и будет проще. Но проще не будет. Никогда.
Поворачиваюсь к ней. Изучаю внимательно. Смотрю на девчоночку. А вижу её отца. Слышу выстрел. Сквозной в голову. Вижу брата, падающего навзничь. Слышу булькающие звуки из кроватки с младенцем. Вижу блестящее остриё ножа в руках брата. Слышу детские крики. Вижу падающую замертво женщину. Слышу автоматную очередь. За которой стоит мой брат.
Мне не выплыть из этого болота скорби. Никогда. Сам утону и её утяну.
– Я не люблю тебя, – говорю ей.
Она вздрагивает. Ещё отчаяннее рыдает. Утирает слёзы рукавом.
– Я не люблю тебя, – повторяю. – Ты просто скрасила одинокие зимние дни и ночи холостяка. Развлекла. От души.
Она опускает лицо на ладони и воет в голос. Шепчет что-то. Но слова перемешиваются с всхлипами. Не сразу могу разобрать.
– Но я люблю тебя…
– Это не имеет никакого значения. Мужчины всегда так поступают. Берут и снимают сливки.
– Это неправда, – она поднимает взгляд и смотрит мне прямо в глаза. – Я знаю, что ты врёшь.
Кривит губы. Зараза! Смотрит на меня своими бездонными глазами, выкорчёвывая сердце плоскогубцами слов.
– Это правда. Некрасивая, уродливая правда. Ты, может, и любишь меня. Но я тебя не люблю. И никогда не смогу.
– Это… – она мнётся, – из-за него?
Бросает быстрый взгляд в сторону бани.
– Ты – дочь своего отца. А я – тот, кто я есть.
Я поднимаюсь. Ухожу в дом. Мне нужна передышка. Но она следует за мной.
– Я никогда не стала бы тебя винить, – говорит она. – Ты же знаешь!
– Я ненавижу твоего отца. Всю жизнь ненавидел. Столько, сколько тебе лет. Знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя? Я вижу его. Ты так похожа на него. Просто копия.
Она шумно выдыхает и закрывает глаза.
– Но я люблю тебя, Тихон, – словно не слышит, что я ей говорю. – Я знаю, что ты не любил меня. Недостаточно сильно.
Смотрю на неё, удивлённо вскинув брови. И она продолжает:
– Когда ты влюблён, имя твоего любимого – словно песня. Тебе всегда хочется произносить его, Тихон. Ты же почти никогда не называл меня по имени. А если и произносил, то выплёвывал торопливо. Нехотя. Я знаю, что ты не любишь меня. Но я люблю тебя, Тихон.
– Ты не понимаешь, о чём говоришь, – усмехаюсь я. – Тебе нравится, что я давал тебе забыться в удовольствии. Страсть и похоть животная – это ещё не любовь. Ты вспомнишь мои слова, когда встретишь правильного парня. Который будет дарить тебе оргазмы. Это не любовь. Это похоть.
– Ты врешь мне, – упрямо говорит она. – Я знаю.
Подходит близко. Кладёт руку на мою грудь. Невесомое прикосновение обжигает. Заставляет гореть в болезненной агонии. Хочу, чтобы сердце не выдержало. Разорвалось. Смотрю в её глаза и вижу надежду. Веру. В меня. В нас.
Нет ничего. Больше ничего. Последние часы круто развернули жизнь.
Чувствую, как сквозь повязку сочится кровь. Почему придурок просто не мог довести дело до конца? Чтобы я не стоял перед ней, ожидающей объяснений.
– Чего ты добиваешься? – грубо спрашиваю. – Чего хочешь?
Она молчит. Лишь тянет меня в свои объятия. Целует нежно. Напомнить хочет. Показать. Что ничего не изменилось.
Когда изменилось всё.
Поддаюсь её чарам. Увлекаюсь. Убеждаю себя, что всё дело в похоти. Убеждаю себя, что ненавижу. Знаю, что нужно вырвать с корнем. Как гнилую опухоль.
Разворачиваю спиной к себе и над столом нагибаю. Задираю юбку, рву трусики по шву и грубо беру её. Силой. Как никогда не позволил бы себе поступить с ней. Она кричит от страха, от боли, от ужаса, пока я быстрыми, резкими толчками вторгаюсь в тесные врата моего рая. Наваливаюсь на неё сверху. Вжимаю хрупкое тонкое тело в столешницу. Придавливаю весом, продолжая грубо толкаться в тесную глубину.
– Вот так ведут себя мужчины, девочка, – рычу в её волосы. – Берут то, что само даётся.
Она закрывает глаза и скулит от ужаса. Хочу ненавидеть её, но получается только себя.
– Никогда больше не попадайся мне на глаза, – говорю ей, зажимая шею рукой, и она распахивает глаза, почувствовав мой захват.
Хочу покончить разом с этими чувствами. Надавить сильнее и разорвать мучения. Она не двигается. Не сопротивляется. Может, тоже отчаянно хочет умереть?
Чувствую, как сокращаются её узкие стенки. Сейчас взорвусь!
– А если я слово не сдержу, если увидишь меня горизонте, беги со всех ног! – шепчу, близкий к агонии. – Потому что я уничтожу тебя. Растерзаю до смерти.
Совершаю последние три толчка и яростно изливаюсь в неё. Достаю опадающий член в сперме, её соке и пятнах крови. Изорвал-таки. До конца. Сильно поторопился. Слишком грубо. Резко. На сухую.
Вытираюсь полотенцем и кидаю ей перед лицом.
Дрожащими руками трёт между ног. На меня не смотрит. Больше нет. Молча глотает слёзы.
Идёт к шкафу. Натягивает свежие трусики. Достаёт из кармана пачку денег, лист с адресом и ключи от моей квартиры. Кладёт на стол.
Тянет руку к волосам. Шёлковые локоны падают по спине, когда дрожащие пальцы достают гребень. Опускает вещицу на стол. К ключам.
– Я больше никогда не посмею вас побеспокоить, – выдавливает она и выходит из дома.
Я подхожу к окну и смотрю, как тонкая фигура идёт по направлению к бане, но тихо опускается на колени посреди лужайки. Слышу болезненный крик, полный горя. Он разносится на всю округу. Он будет преследовать меня по ночам всю оставшуюся жизнь.
Вижу среди деревьев тонкие лучики фонариков. Вижу, как Полкан подбегает к ней и валит в траву. Она притягивает пушистое тело к себе руками, и он просто лежит рядом и утешает её.
***
Под вечер следующего дня, когда протоколы написаны, молодой сержант хмуро спрашивает:
– Девушку куда?
Достаю из конверта адрес её дяди.
– Сюда отвези. Сам. Я заплачу.
Он качает головой.
– Ты, Тихон, устроил тут спецоперацию. Теперь пять лет разгребать!
– Лучше бы работали, я бы и не устраивал, – огрызаюсь.
Еле дожидаюсь, пока меня оставят одного. Все уходят. Забирают Рогоза в наручниках. Уводят девчонку, возле которой неистово крутится Полкан. Все уходят, только Наталья остаётся.
– Тихон… – начинает было она.
– Ступай домой, Наталья! – перебиваю грубо.
– Тихон, я же вижу, что ты сам не свой. Помочь тебе хочу. – Она бесстыдно расстёгивает блузку и оголяет грудь. – Тебе расслабиться нужно. Я помогу.
