– Тихо, тихо! – пробасил мужчина. – Не шумите. Я – Господин, привел, что надобно.
– Узнаю его! Это тот самый! – крикнул тот, что был повыше.
– Я, я самый. Ведите.
Они подошли приветственно, показали дорогу – провели незнакомца на поляну, где рос огромный древний дуб, будто отец всех деревьев в лесу. Снизу широкий, вверху расходящийся; некоторые его ветви, тронутые уже старостью, опадали, опускались почти к самой земле, словно обрубки покалеченных членов.
Послышался хор голосов, звук флейт, стук колотушек, дикая музыка леса и деревьев. У корней дуба пылали огни; трещали, шипели мокрые колоды и ветви.
А вокруг кружил, крутился большой хоровод. Молодые и старые, женщины и юноши, воины и обычные селяне. В сорочках, плащах, платьях и юбках. Украшенные зеленой лозой, гибкими ветками, в коронах из листьев. Им играли, пели, призывали на танец скоморохи – в деревянных масках оленей, волков и кабанов; в капюшонах с узором из звериных голов, звериных кожах и шкурах.
– Темно нынче, страшно, друг, – кричали. – Станем мы в обряде в круг!
– Темно нынче, страшно, друг! – повторил волхв в короне из дубовых листьев, с посохом из корня, на конце которого словно живая вилась фигура лесного беса. – Острый глаз и чуткий слух – поспешим скорее в круг! С тихим пеньем, смелым криком смотрим в мир мы смелым оком! О дети! Дети Волоста! Нет господина! Нет сбора!
Меж теми собравшимися, кто не танцевал, выходили поодиночке люди или целые семьи. Ставили на корнях дуба глиняные миски с кутьей, кашей и медом, калачи и лепешки. Кувшины пива и кваса.
– Вы свободны, дети леса! – голос волхва звучал как пение. – Вы были в неволе! Вы были подданными иноков и князей, как рабы и смерды. Как звери, наши братья!
– Господин нас мучил! – плыла песня. – Хозяин нас гнал! Батогом на пашню звал!
– Нет господ, нет иноков, нет короля, палатина! – кричал волхв. – Отбросьте то, что вас подавляло, станьте свободными! Присоединяйтесь к нам!
– Серые и злые бесы, выбегайте, гей, из леса! – приговаривал круг. – Выбегайте вы из бора и бегите, гей, во дворы! Хватать инока в постели, Волост пусть его веселит! Рвите господина в клочья! Бросьте к корням дуба ночью…
– Мирун! – загремел волхв. – Ты был в неволе господ, фальшивых Единоверцев. Служил им как пес за миску еды и как пса держали тебя на цепи. Нынче же служи Волосту как свободный человек.
– Я свободен! – орал названный, прислужник из усадьбы. Одним движением сорвал с плеч сюркотту с Радаганом и бросил ее в пламя. – Свободен! Я иду к вам!
Волхв подступил к нему, черканул по лбу и щекам посохом, который оставил на теле темные, словно кровь, пятна.
– Я свободна! Хозяева, ступайте в пламя! – кричала девка, с размаху бросая в пламя кудель и платок.
– Свободный! Свободный! – стонал низкий, сгорбленный мужичина с кривыми руками. Движением трясущейся ладони бросил в пламя резную палицу с обозначенными на ней его долгами.
А потом так оно и пошло. В пламя летели браслеты невольников, веретёна, плащи, знаки усадебных слуг, пастушьи посохи. Кто отбрасывал их – отходил от огня как свободный и включался в хоровод, танцевал, кричал, орал до потери голоса и дыхания. Так, чтобы услышал его лес.
Боги восстали. Едва мужчина приблизился к дубу, детьми занялись женки, украшенные зелеными листьями. Подвели мальчика и девочку к огню и принялись расчесывать им волосы гребнем, надевать на шею венцы из дикого хмеля и цветов; поглаживать по щекам и рукам, прижимать и обнимать. Озябшие напуганные дети льнули к взрослым, прижимались, ошеломленные и удивленные.
А странник схватил волхва за рукав одежд.
– Помни, ты мне кое-что должен. Зерна – мои!
– Будет, как мы договаривались.
Быстро, почти бегом, детей повели к дубу. А они спотыкались, покачивались, измученные и озябшие. Протягивали руки к людям, но те тянули их дальше на поляну.
– Отче наш! – запел волхв. – Брате, сыне, любовник, создатель, Волост, владеющий лесом, где родился человек. Тот, кто дает нам плоды наши. Тот, кто одаряет нас любовью. Тот, кто делает нас свободными и равными, прими нашу жертву. Пусть на крови прокля´тых взрастет твой идол, чтобы мы его почитали и слушались. Об одном просим: сделай так, чтоб не вернулись господа и иноки. Чтобы лес, поля и луга, как и ранее, так и вовеки веков, приносили вместе нам плоды свои.
– Выслушай нас! – повторяли скоморохи. – Прими в лоно!
– Прими! – подхватила толпа.
Детей провели под дуб. Вдруг у ног их открылась яма, схожая с бездной, глубокая, обнажающая корни дерева – одни серые и тонкие, другие набухшие, загрубевшие, словно напитались они лучшими солями и водами в глубинах земли. И спутанные, словно клубок серых змей.
Мальчик с любопытством заглянул в яму и содрогнулся. Девочка схватила и обняла волхва за ногу, будто искала опоры и укрытия. Не могла сделать хуже, поскольку мужчина обнял ее, поднял, прижал и поцеловал.
– Ступай, девица, к Волосту. Ступай к корням, пусть вырастут для нас защитные дерева! Пусть станут нашим укрытием и приютом. Ступай!
Поставил ее, ничего не понимающую, на землю, на край ямы.
И тогда один из селян размахнулся – широко и жестоко.
Раз!
Опустил сверху дубинку на головку девочки. Раздробил ту одним ударом словно скорлупу; жертва упала без стона, рухнула в яму, полетела меж корней, испятнав их толстые переплетения свежей кровью.
Мальчик дернулся. Не было у него и шанса. Три пары рук придержали его на месте. Он открыл рот, вскрикнул и…
Окованная, истыканная кремнями березовая палица упала на его голову. Мальчишку подняли, окровавленного; еще дрожащего, трясущегося, бросили в яму, на корни. Миг-другой он бился там, дергал ножками, пока не стал недвижим. И тогда шевельнулись толстые сплетения, как змеи передвинулись ближе, медленно оплели оба изуродованных тела, выпивая из них дающую жизнь кровь.
Толпа выла, кричала, обезумев. Женки срывали с плеч длинные сорочки, платки, бросались, полуголые, в объятия мужчин. Прыгали им на руки, оплетали худыми голыми ногами, как на постели.
А человек в капюшоне пододвинулся к волхву, дернул его за плечо.
– Зерно! Не забыл ли ты, человече?
– Нет!
По знаку волхва кто-то впрыгнул в яму, держась подальше от окровавленных, подрагивающих тел. Склонился, отбрасывая настырные корни, которые пытались оплестись вокруг его ног, сунул руки в мокрую глину и грязь. Искал…
Наконец нашел, выскочил, вытянутый под мышки другими, а в руках держал грязный кусок корня, округлый, словно плод, напоминающий фигурку человека – или, может, статуи.
– Вот, Господин. Ступай, прокля´тый. Приведи нам еще больше благородных.
– Дай зерно. Дай его сейчас же! – бормотал нетерпеливо человек в капюшоне. – Пусть же разнесу его по лесам и пепелищам. По борам и полянам. Да-а-ай!
