Принял зерно в обе руки, словно драгоценность: большое и теплое. Живое, поскольку вдруг сей бесформенный плод дерева будто слегка шевельнул наростами, что вызывали мысли о ручках и ножках. Мужчина держал его, взвешивал в руке, а потом сунул в полотняную торбу, перебросил ту через плечо.
– Я вернусь, свободные! Помните! Я вернусь скоро, а вы… танцуйте, пока есть у вас на то воля.
Они танцевали и веселились, не обращая на него внимания.
Он ушел – тихо, как большая вспугнутая птица. Не слышно было и шороха крыльев.
Глава 3
Господин
Чамбор не знал, где искать Евну и Милу. Сперва пытался идти по следам Яранта, но потерял их сразу за селом. Край был объят огнем и хаосом, невольники и слуги, подданные и дворовые превращали старые занятия и униженную услужливость во гнев. Где могли, нападали на усадьбы и грады, били и убивали, жгли сборы и рубили святые сады, пускали красного петуха в собственные села и око´лы. И всюду вместо знаков Ессы вставали идолы старых богов – Грома, Яруна, Карса, Мокоши. Они росли, поливаемые благородной кровью властительных господ, а деревья порождали в земле их семена гнева.
Народ Старшей Лендии разделился на два лагеря. Одни убегали в леса, другие – если повезло – в те грады и замки, которые оставались целы, пощажены хунгурами, в засеки и око´лы, укрепленные дворища и сборы, куда не дотягивалась мстительная рука язычников.
Те же нынче стали свободными… Все дани, десятины на сборы, перевозное, дымное, стражное, оратайное, поголовное, все долги свои – все это они оплатили кровью, пилили господ в двух корытах, разбивали им головы дубинами, рубили топорами на трупах женок и детей.
Вот только где во всем этом были Мила и Евна?! Почему он не остановил Яранта и не заставил его говорить? Сейчас он пытал бы брата без зазрения совести.
Он крался с краю полей и лесов, боясь въехать меж деревьями, потому что из глубины боров доносились странные голоса. От града до усадьбы, от городка до башни. От временных лагерей до укрепленных сел. Спрашивал, искал, осматривался. И не находил ничего. Никто не знал, не слышал ни об одном знакомом ему слуге или стражнике. Ничего, будто камень в воду.
Позже, через много дней, сделалось спокойнее. Сперва пришли в себя свободные, независимые кметы, которые схватились за топоры и копья, ярые на королевские налоги и порядки. А когда не стало иноков и рыцарей, языческие Доли оставили их пред лицом гнева невольников. Это у свободных были волы, кони, лучшие дома, стада скотины и свиней, выпасаемых в лесных дубравах. Это на свободных пал теперь гнев, когда стало нечего жрать, люди болели, а лес вовсе не был милостив, не давал мяса и еды. Боги леса не благословляли полей и пастбищ. Поэтому свободные снова брались за оружие, соединялись в группы, но теперь переходили под опеку господ, володарей и рыцарей, чтобы вместе громить язычников.
На восьмой день странствий Чамбор понял, что гонится за тенью. Было непонятно, живы ли сестры вообще.
Он как раз ехал сквозь разрушенное село, от которого остался лишь сбор – из толстых бревен, без окон, с остроконечной крышей и низким входом через пристроенные с востока сени. Двери его были вырублены, сад сожжен – от яблонь остался лишь пепел.
Чамбор сам не знал, отчего он спрыгнул с седла, привязал коня за поводья к бревну, что осталось от поваленных ворот, а затем вошел внутрь. Ожидал увидеть кровь и кучи тел, но внутри было мрачно, душно и тихо. Знак Копья, кажется, был уничтожен давно, потому что вместо него торчал деревянный, грубо кроенный идол из липового дерева, изображавший кабана или медведя – без головы, но с вырезанными в древесине, высверленными глазками, что неподвижно глядели на Чамбора. Идола неумело раскрасили красным и черным. У его ног стояли миски и кувшины с зерном, кашей, медом, чернел круг жертвенного кострища; к счастью, тут не было кровавых жертв.
– Волост, – проговорил Чамбор тихо и бессильно. – Ты забрал мой род, отца, сестер и соблазнил брата. Прокля´тый лесной бес, чтоб ты не выходил из бездны.
И тогда схватился за меч. С размаху ударил слева направо, наотмашь, сверху вниз, в хребет, по боку. Клинок рубил мягкое дерево, оставляя следы будто шрамы, из которых тотчас потекла черная кровь. Кровь?
Он услышал крик: низкий, глубокий, короткий. Как удар боли. И голос:
– Якса-а-а-а. Спеши за ни-и-и-им.
Кто это сказал? Он сам?
И тогда в дверях вскипело. Внутрь ворвались трое, за ними – еще, всё больше, целая толпа. Он увидел бородатые лица, вертикально перечеркнутые наносниками шлемов, кожаные панцири, миндалевидные и круглые щиты, короткие копья и топоры. Серые свитки и плащи, наброшенные на плечи. Вместе с приходом людей навалилась вонь жира и дегтя.
– Ты пришел, господинчик, – отозвался первый – заросший, в скандинском шлеме, что закрывал глаза, с бородой, заплетенной в косички. – Теперь ты наш.
– У меня для вас ничего нет, – сказал Чамбор, а сердце его колотилось будто молот.
«Столько людей, – гудело под черепом. – Столько людей. Не справлюсь… Сам? Как?»
– Просто дайте мне пройти, больше я сюда не вернусь.
– Ты обесчестил Его! – крикнул другой, светловолосый, без шлема и шапки. – Вон, глядите! Ранил Его в бок! Поднял злое железо на господина леса и свободы! На нас!
Первый покачал головой.
– Бей Волосту челом, если ты с нами! Принеси ему клятву, дай пищу. Проси о прощении!
– Проси! Проси, если хочешь жить. А мы тебя выпустим!
Чамбор глядел на них. Все вооружены, некоторые с мечами – наверняка разжились в усадьбах. Тот, молодой, светловолосый, был их волхвом; нахальный, быстрый на язык. Остальные еще не дышали гневом. Были слегка разгорячены, ибо солнце давило на головы.
Что делать, что предпринять, Есса… сестры… Якса.
Он обернулся к идолу, воткнул меч в землю, склонился, почти припал на правое колено, не выпуская меч из ладони.
– Прими, Волост, мои извинения, узнай мою печаль и раскаяние. Прости.
– Мало! Мало! – кричал кто-то.
– Накорми, – проговорил тот, что был в скандинском шлеме. – Дай жертву. Не жалей, и тогда мы пожалеем тебя.
Чамбор оглянулся, посмотрел на них, считая; прекратил прежде, чем дошел до двенадцати. Закусил губу.
Потянулся к поясу, отвязал кошель, взвесил последние денары и скойцы, что у него оставались. Эх, что там…
Бросил кошель в миску перед идолом. Развернулся; увидел, что некоторые из людей опускают топоры, прикрывают глаза, делаются не такими внимательными.
– Кровь! – крикнул молодой волхв; его лицо было словно у девицы, без щетины, покрыто легким пушком, но мокрое от пота. – Волост хочет крови!
Первый, бородатый, приобнял волхва как девку или жену. Прижал коротко, а юноша улыбнулся, отерся щекой о плечо приятеля – может, не только приятеля. Мерзкие мужеложцы… Извращение. Чамбор почувствовал, как его подташнивает.
