Попытался еще раз, но не сумел. Меч выбили пинком так, что оружие полетело в грязь, брошенное и одинокое. Его – несчастного маленького владельца – подхватили, потянули вверх, как разозленного щенка. Он до самого последнего момента смотрел на лицо Чамбора и его бессильное тело, даже когда хунгур с короткими, смазанными жиром усиками, осмотрел его внимательно, кивая, словно пастух, оценивающий овцу перед тем, как начать ее стричь.
– К Горгону его! Сойдет.
Конопляная веревка с петлей была наготове. Путы ждали. К счастью, не стали одевать на него деревянные колодки.
Он даже не плакал. Только смотрел на Чамбора. И на его меч, который прихватил с собой один из хунгуров.
* * *
Человеческий скот гнали изгибами Санны на юг, к горам. Длинные перепуганные, плачущие или равнодушные шеренги живых существ. Дети, привязанные за шею отдельно от взрослых, в длинных вереницах. Они шли, порой бежали трусцой в грязи и крови, подгоняемые нагайками, криком, пинками хунгуров, что сидели в седлах низких крепеньких коней.
Все время на юг, в сторону синеватого вала Круга… К Нижним Вратам в Монтании, каменистыми тропами, орошенными кровью и слезами. Беда соединила все сословия. В толпе шли дети холопов, невольников, те, кто родились под стрехой – и рожденные в комнатах, кое-кто в остатках дорогих рубах, кафтанчиков из мягкой шерсти и льна, в постолах и расползающихся сапожках.
– Горгон! В Горгон гонят!
Это слово не сходило с уст гонимых. Порой его повторяли стражники, кружа и лупя пленников ремнями. Никто не знал, что оно значило. Но становилось все явственнее – это место лежало не в Лендии. Не было оно и в Монтании, скорее – где-то в степях Даугрии или Югры, на восток от Дреговии. То есть – в нигде.
О чудо: им давали есть и пить – они останавливались у ручьев и рек, стражники и сами заставляли их пить. Бросали им остатки пищи – обмывки с остатками каши в старых корытах, с жиром, сухожилиями. Рабы ели все это, словно свиной корм, пятная и так грязные порванные рубахи и платья, давясь и кривясь. Тот, кто есть не хотел, ничего другого не получал.
Во время кормежки случились два побега. Недалеко. Кто-то освободился от пут и попытался убежать. Недалеко – догнали его стрелы. Куда чаще мучились от боли и неудобств дети. Останавливались, плачущие или равнодушно молчаливые, просто падали без сил. Были связаны веревками за шеи, и тогда остальные волочили бессильное тело некоторое время – или же вереница невольников останавливалась. Приезжал хунгур, ударял нагайкой. И несчастный или вставал, или раздавался короткий посвист кривого меча – и скатывалась голова, обрызгивая остальных кровью.
Их гнали постоянно. Ночью стража сменялась – подъезжали другие, отдохнувшие хунгуры, принимали посты, кружили. Но все шли медленно, порой удавалось отдохнуть, сесть, тогда пленники могли позволить себе короткий миг сна, склеивающего веки.
Шли они пустошами. Минуя сожженные города, села, от которых оставались только продолговатые прямоугольники пепелищ. Ограбленная и разрушенная Посава, в пепле которой копались немногочисленные уцелевшие. Проходили рядом с ними как вереница душ; как караван умерших, что шагают к бездне. Скоро перед ними раскрылись высокие холмы Подгорицы.
И тогда на конце света, у Нижних Врат, воцарились плач и безумие. Кричали все – дети, женки, взрослые. Одни бросались на родимую землю и целовали ее, другие хватали ее в горсти, словно намереваясь забрать с собой на восток, возносили руки к небу, выкрикивали имена Ессы и старых богов. Безумие и крики охватили разумы и тела. Люди дергались, тряслись под кнутами хунгуров; их волокли по грязи и камням за петли на шее; их били и топтали, когда караван потихоньку двинулся дальше. Потому что для всех становилось ясно, что они никогда не вернутся, что Горгон – вне королевства Лендии, что никогда они больше не увидят полей, домов, людей – всего того, что до этого момента было их миром.
И только одна маленькая фигурка стояла неподвижно посреди этого безумия. Якса. Он смотрел на восток, в его детских глазах отражался сперва проблеск воды, падающей между скалами, а потом картина черных базальтовых Врат, которые как раз начали
отворяться, когда спустили воду. Раскрываясь, они показывали в щели далекую черту серо-зеленой степи и маячащих в густой синеве за ними гор.
Нагайки и кистени наконец навели порядок в колоннах. Их вели – а некоторых волокли – по мокрым камням, по неглубокой воде, что переливалась Вратами; воде, шумевшей на скальных порогах. Была она холодной и прозрачной, порой расплывалось в ней черное пятно крови.
А когда они оказались в Бескрайней Степи, за вратами королевства, охраняемыми нынче воинами в меховых шапках, украшенных рогами и кисточками, стражники позволили им немного передохнуть. Сами спустились с коней, начали опускаться на колени, тряся колотушками, бить челом солнцу, небу и земле, приветствуя степь.
И тогда к стражнику, что охранял вереницу невольников, в которой был и Якса, неторопливо подъехал на коне старый хунгур. Был он в богатой, вышитой золотой нитью дезле, в колпаке, украшенном изображением солнца. Старый, сморщенный, его небольшая бородка была разделена на три косички, у седла висели три высушенные головы на ремешках. Глаза глядели умно, но спокойно.
– Приветствую, Боокор-дан, – сказал неторопливо. – Пусть греет тебя Мать-Небо, а свет ведет дорогами подальше от врагов и их коварств.
– Пусть и тебя хранит Деере Тенгри, Высокое Небо. Приветствую, Сурбатаар Даркан Ульдин.
– Мне нужен невольник, а у вас их достаточно. Сам знаешь, я выпасаю коней для кагана, и, хотя руки использует молодой, а старый – разум, порой и мне нужно крепкое плечо для работы.
Стражник вскочил, сдернул шапку, открыв выбритую на макушке голову, украшенную косичками и покрытую черной щетиной.
– Не могу, Даркан Ульдин. Не здесь. Не сейчас. Мы гоним эту скотину в Горгон. Это рабы Голда, правой руки кагана. Если я дам тебе хотя бы одного, потеряю голову.
– Мудрость окормляет, глупость мучит голодом. Используй разум, Боокор, и уедешь отсюда богаче, чем ты был… На каждой стоянке у тебя их умирает минимум несколько. Какое имеет значение, что доедет на одного меньше? Скажешь надсмотрщику, что глупая голова – враг ног. Придется меньше сторожить, а я хорошо тебе заплачу.
– Рабы кагана не имеют цены.
– А сколько стоят твои ноги, Боокор? Ты потерял коня, а я дам жеребчика быстрого как ветер. Уже не станешь истирать подметки, топоча за этими людьми. А станешь ехать степью в седле. Чего стоит хунгур без коня? Не больше земного червя.
– Древом Жизни клянусь, покажи мне это чудо. Он и правда столько стоит?
Сурбатаар кивнул, и вперед выехала хунгурка, вся в белом мехе. Сидела на гнедом жеребце с сильным задом, благородной сухой мордой, а в руке держала поводья от изукрашенной золотом и багровыми кисточками узды.
По колонне пронесся звук свистулек. Стража вставала, садилась на коней, хваталась за нагайки – караван готовился отправляться.
