Конин не слушал ее, не отвечал даже жестами. Неожиданно он вскочил, выпрямился. Показывал на что-то рукой. На что-то за ее спиной.
Через мгновение она и сама услышала. Топот копыт. Со степи приближалась группа всадников. Три, может, четыре десятка воинов. На прекрасных конях, украшенных на груди бунчуками, в панцирях из золоченой чешуи и юшманах – кольчугах с пластинами на груди. Они удобно сидели в седлах, будто вельможи, и над ними реял конский хвост бунчука. Летели быстро, раскачиваясь в такт галопу, разделялись на две, четыре группы, обходя их со всех сторон.
Дневная Стража кагана. Волчьи псы Тоорула, сына Горана, владыки Бескрайней Степи…
Конин вдруг приобнял Гунну рукой, словно желал заслонить девушку от их хищного взгляда. Они были уже рядом.
* * *
Окружили их плотно, так, что было не выйти, не выскочить. Широкоплечие, мощные хунгуры в броне, сверкающей золочеными бляшками. В дорогих деэлях и шапках из меха степных зверей. Все с саблями и луками у седел, у некоторых – щиты, украшенные рисунками голов убитых врагов. Сами же головы – набитые соломой и засушенные – колыхались у седел. Дневная Стража кагана. Выглядели они как неловкие медведи на лошадях, а их лица были неподвижны словно маски.
Самый толстый из всадников и одновременно наиболее богато одетый, в панцире из переплетенных ремешками доспешных пластинок, с луком у бока и в огромной шапке из степного волка, украшенной рогами, почти наехал на Конина и Гунну. Остальные сомкнули круг. Кони фыркали, били копытами по воде, поднимая дождь капель.
– Чьи вы люди?! – произнес воин. – И откуда?
– Я Гунна из рода Ульдина, из аула Сурбатаара. Там, на коне, – указала на жеребца, которого успел схватить один из гвардейцев, – увидите нашу тамгу.
– Я не тебя спрашиваю, женщина, – хунгур указал нагайкой на ее товарища. – Спрашиваю его. Жена – только украшение головы мужа, думает его разум.
– Он не ответит. Это Ноокор Конин, товарищ моего отца. Он не говорит.
– Не говорит или не хочет? – гвардеец вперил темные глаза в юношу. Сам был старый и толстый; пышные усы расходились над губой на две толстые кисти и добавляли ему строгости. По бокам головы свисали два широких меховых отворота, скрывая шишак. – Что вы тут делаете?
– Оставьте его. Я Даркан Гунна, а вы въехали на земли нашего кочевья. Это я должна спрашивать вас, зачем вы тут!
Воин выдернул из-за пояса золотистый пернач, украшенный белым конским волосом, тряхнул им.
– Ты стоишь перед Альмосом, джазу нойаном Дневной Стражи великого кагана, – выпалил. – У меня его ярлык величайшего послушания. Я могу приказать вам, что захочу, даже ходить на четырех ногах и лаять, вместо того чтоб говорить; могу отдать ваших детей в рабство, потому что моя воля – это воля Тоорула, владыки Бескрайней Степи.
– А что мы можем тебе дать? Наши кони тоже принадлежат кагану, мы из них отдаем ежегодную дань. Ты не можешь их присвоить!
– Я знаю свою дорогу и тропы, как хороший конь; я знаю свое место в жизни. Я не хочу от вас ничего. Мы преследуем двух лендичей. Вы их видели? Вы пригнали табун по следам; из-за вас мы их потеряли. Да так, что мне охота сейчас ремни из тебя нарезать!
– Из собственной жены их режь! – выпалила Гунна. – Мы никого не видели, джазу нойан. Впрочем… Лендичи тут? Лендии нет. Что бы они делали в степи?
– Именно это я и хотел узнать. Значит, вы их не видели?
– Нет.
Вдруг он тронул коня лодыжками, подъехал ближе, взобрался на камень, сунул свернутую плеть под подбородок Конина.
– Этот товарищ, кажется, не один из нас.
– Это Конин, невольник, любимчик отца. Мне показать тавро?
– Приказываю!
Остальные тихо засмеялись, принялись напирать конями. Вдруг руки оказались вблизи от палашей и сабель, принялись медленно доставать из сагайдаков луки. Послышался дикий смех – вестник угрозы.
У нее не было выбора: потянулась к груди Конина, так внезапно, что сперва он схватил ее за руку.
– Не сопротивляйся! – прошептала она, когда он с силой удержал ее. – Прошу…
Выдернула полу деэлы из-за пояса, расшнуровала завязки сорочки, потянула ее вбок, обнажая бледную грудь парня. И выжженное на ней родовое тавро, которым клеймили все и всех, что принадлежало Сурбатаару Ульдину – скотину, лошадей, овец, юрты и вещи.
Конин задрожал, когда почувствовал ее прикосновение, и вдруг успокоился, вдохнул полной грудью.
– А те, которых вы преследуете, были означены нашей тамгой? А может, в птичьих головках, что покоятся на ваших плечах, возникла мысль, что я успела сделать ему это, прежде чем мы встретились?
Хунгуры рассмеялись; один, старый, со сморщенным лицом, подъехал так близко, что они, стоявшие, почувствовали горячее дыхание их коня. Бесцеремонно ухватил Конина за плечо, будто невольника или вола, пощупал мышцы, похлопал по спине, причмокнул.
– Это его конь? – Альмос указал нагайкой на Дикого Амана.
– Все, что вы тут видите, принадлежит моему отцу, Сурбатаару. А он, со своим аулом, принадлежит кагану.
– Тогда пусть он садится. Забираем его с собой. На время.
Гунна едва не подпрыгнула. Заслонила юношу собственным телом.
– Это наш человек. Невольник, а теперь – товарищ отца. Находился в ауле, как и множество других.
– Это лендич. Я узнаю` по глазам. По росту.
– Он носит наш знак.
– Каган дал мне пернач и власть, чтобы любого воина, которого повстречаю, я мог присоединить к моему отряду по своему желанию.
– Но не по его.
– Это, повторяю, лендич. Пусть волк гонится за волком. Мне пригодится еще один.
Конин молчал, но не двигался.
– Оставьте его!
Альмос подал знак, и сабли выпрыгнули из ножен, блеснули в вечернем солнце.
– Мы устали и не хотим проливать кровь из-за упрямства женщины, – проворчал сотник. – Ты не говоришь, но наверняка меня слышишь… Садись на коня и поезжай с нами, или эта девка получит в подарок от нас твою голову.
Конин не двигался.
– Не хочешь. Ладно.
Один знак, один поднявшийся кривой клинок.
Гунна взглянула Альмосу прямо в глаза и увидела там смерть. Опустила голову.
– Поезжай, как они говорят! – простонала она. – Они имеют право взять тебя! Ну, езжай, я ничего тут не сделаю!
Он двигался механически, как манкурт, когда отвязывал поводья Дикого Амана от седла Гунны.
– Вперед! – Старый хунгур ударил его нагайкой по спине. – Солнце заходит, выходят духи и аджемы. Если ты боишься умереть, тебе и жить не стоит, Ноокор.
Конин медленно уселся в седле, остальные сразу окружили его, и хорошо еще, что спрятали оружие. Двинулись рысью, потом галопом, не оглядываясь.
