Удар! Получил в челюсть, снизу, без предупреждения, от высокого хунгура с большими дикими глазами. Конин отлетел, качнулся назад, но не упал. Выпрямился без слова жалобы и понесся вперед, словно бык – с наклоненной головой.
Не смог достать обидчика. Другой воин подставил ему подножку, пнул в голень над стопой, выбив из ритма. Когда Конин падал, дикоглазый ударил его сплетенными руками в затылок и послал на землю. Потом пинки обрушивались раз за разом. К счастью, хунгуры были не в башмаках: кожаные и войлочные сапоги с загнутыми носами несколько смягчали удары. Хунгуры не останавливались, били, топтали; Конин под ударами мотался из стороны в сторону, словно живая тряпка. Еще чуть-чуть – и его оставили рядом с трясущимся, пускающим пену хунгуром.
А потом сели на лошадей и двинулись за сотником, обогатившись оружием умирающего. Никто ничего не сказал, никто ничего не произнес.
Старый хунгур оглядывался, словно высматривая что-то в степи. Подергивал длинный, пропитанный дегтем ус.
– Нет его. Ты легко теряешь людей, багадыр.
– Лучше смотри вперед, а не за спину. Ищи след. А Ноокор вернется.
Старый хунгур молча покачал головой. Но оказался неправ.
Вдруг сзади послышался топот. Дикий Аман летел за ними галопом, заржал жалобно. В седле покачивался окровавленный, побитый, едва живой Конин.
Подъехал к левому боку Альмоса: грязный, со следами крови на лице. Не стонал, не жаловался, покачиваясь на конской спине.
«А он крепкий, – подумал старый хунгур. – Выживет».
Ехали следом лендичей.
* * *
Только в ранних сумерках старый хунгур, который ехал первым, остановил коня и махнул рукой. Этого было достаточно, чтобы они разъехались по траве, остановились в степи, один подле другого, согбенные в седлах мохнатых коней.
Стояли в том месте, где Тургай несся прямо на белые скальные клифы, что заслоняли просторы будто нерушимая стена. Потому река поворачивала тут на север, разливалась неглубоким затоном. Протискивалась между камнями и мелями, подмывала белые пороги, переваливалась через них у ног скал, пока не пробивалась дальше – соединяясь с Санной и с этого места деля с ней поток. На фоне серых в закате скал подрагивала далекая красная точка. Огонь.
Альмос крутился в седле, причмокивал, склонял набок голову.
– Темно, могут нас порезать. Да и как знать, кто там сидит.
Он смотрел на недвижные лица гвардейцев, будто искал в них уверенность и отвагу.
– Мы не станем лезть туда как слепцы. Конин! – это слово было как удар обухом. – Ступай первым. Без коня. Трава скроет тебя лучше, потому что ты худой. А мы… – замолчал. – Ступайте за ним, разойдитесь. Медленно. Если, – посмотрел юноше в глаза, – если увидишь, что это они, – дай знать. Есть у тебя свисток? Есть. Ну, иди.
Глеб тихонько свистнул: почти безголосо, одними губами.
Конин не стал протестовать. Побитый, весь в синяках, он сошел на землю. Чуть хромал, покачивался, но шел, погрузившись в траву по пояс.
Они двинулись следом, когда он почти исчез: примерно на расстоянии хорошего выстрела из лука от огня. Конин крался, идя уверенным плавным шагом, пригнувшись к земле.
И вдруг распрямился. Побежал!
Совершенно не скрывался, словно теперь не имело значения, увидит ли кто его.
Глеб свистнул чуть громче, Альмос привстал в седле.
– Он обезумел словно голодный волк! – простонал. – Вперед! Догоните его, растопчите!
Хунгуры двинулись не скрываясь, потому что уже не было смысла. Рассыпанные широкой лавой в степи, ударили коней нагайками. Заблестели кривые мечи, луки выпрыгнули из сагайдаков, стрелы – из колчанов.
И они пошли, погнали: так, что затряслась земля под ударами широких мощных копыт. Впереди мчался как ветер Конин, за ним – группка хунгуров; воздух прошивал их крик, вой, дикий распев:
– Хы-ы-ы!
Они выскочили к огню, едва ли не наехав Конину на пятки. Но старый хунгур заслонил его от ударов, наехал лошадью на двух самых ярых воинов. Около огня не было никого. Пламя выстреливало вверх от сухих кусков дерева, от шкур, посыпанных конским навозом, но у костра никто не грелся.
– Обман! Они разожгли, чтобы нас приманить, а сами ушли в другую сторону! – прохрипел Альмос.
Конин уже показывал: на север, по течению Тургая, куда-то в поля, где река протискивалась между скалами и останками змиев. Показывал что-то – подняв руку вверх. Два! Двое всадников.
– Дайте ему коня!
– За мной!
Альмос не стал ждать, пока Ноокор вспрыгнет в седло Дикого Амана. Погнал своего жеребца туда, где уходящий свет дня рисовал лабиринт будящих затаенную угрозу форм. Замершее змиевище.
Тут, у меловых клифов, полузасыпанные, поросшие травой и мхом, покоились пожелтевшие, большие, словно колонны, кости. Огромные позвонки, от которых отходили до половины погруженные в землю ребра – длинные, порой странно изогнутые. Растрескавшиеся черепа и челюсти, полные сгнивших, неопасных уже клыков. Кладбище и поле боя доисторических змиев, старых властителей Ведды, убитых в век огня, когда мир был молод и дик; убитых человеческими героями, которые пошли на них войной; вели ту Доман и Ант. А тут было свидетельство жестоких боев, когда змеиных королей и воинов били насмерть на таких вот полях.
Нынче огромные черепа змиевых владык людей и зверей могли только пугать потусторонней жутью. Те, кто воздвиг Ведду из-под водяной бездны; те, кто, согласно язычникам, проложил реки и озера, сформировал горы и скалы, используя для этого свои выделения и мертвые сброшенные шкуры, нынче мог лишь взирать пустыми глазницами на погоню хунгуров за лендичами.
Всадники будто вихрь ворвались меж костями, спутанными хребтами и огромными черепами змиев, что выныривали из травы и сорняков, исхлестанные за тысячелетия ветрами, омытые степными дождями, укрываемые ежегодно снегами. Кони слегка опасались их, но, подгоняемые нагайками, вошли на мертвую землю, идя меж останками змиев. Место это, хоть проходы здесь были шириной с улицу, оставалось лабиринтом. Лендичи могли спрятаться тут, проехать, заметая следы, и выехать с другой стороны. Могли бы, если б не Конин.
Парень находил следы каким-то шестым чувством. Указывал на изрытую копытами землю, где беглецы сворачивали в сторону, – протискивался сквозь узкие проходы меж костями, вел отряд следом, показывая на отбитые фрагменты черепа, потрескавшиеся кости, стоптанную копытом сухую траву там, где они шли. Наконец он снова повел их в степь – от восточного края змиевища, выведя из распахнутых, поросших плющом челюстей змия прямо в травы, бурьян и сорняки.
И тогда они увидели двух беглецов – затерявшиеся в бескрайней степи фигурки, сворачивающие по речному течению, у очередного разлива Тургая.
Двое лендичей; Матерь-Небо! Конин увидел их чуть ли не впервые. Рослые мужчины на высоких стройных скакунах, столь отличных от хунгурских – словно породистая гончая рядом с уродливой дворнягой. Сухие, сожженные солнцем лица. Один был в плоском, цилиндрическом шлеме с наносником, в блестящей броне, с прикрепленной к нему красной тканью. Второй – со сбитым на затылок кожаным чепцом, в испещренном заклепками кафтане, с длинными волосами, подбритыми на висках.
